Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди

Я приподнял один из камней, которые навалил на низ полотняной двери, закрывающей нашу пещеру. Гигантская рука урагана вырвала из моих рук полотно и стала щелкать им по ветру точно бешеными ударами хлыста. Дождь лил по скалам с шумом бурунов. Вся эта страшная ярость стихий успокоила мою тревогу: нет, Эдидея не может прийти сегодня ночью, а значит, все обстоит благополучно.

Я снова укрепил полотняную дверь. Корето, кончая свой ужин, смотрела на меня с двусмысленной улыбкой.

― Не будет ли с моей стороны злоупотреблением вашим гостеприимством, если я попрошу у вас чашку кофе, господин Жан... Ведь, не правда ли, ваше имя Жан? Для испанки обед без кофе все равно, что жаркое без соли. Вы будете так любезны?

Я стал тихонько подогревать, чтобы не взболтать гущи, уже приготовленный для завтрашнего утра кофейник. Она повернулась спиною к огню и потрясла своей густой гривой, как красивое неукрощенное животное. Я почувствовал на своей спине ее тяжелый внимательный взгляд.

― Жан?..

Я обернулся: перед огнем с пылающими углями черным силуэтом вырисовывался ее бюст; распущенные волосы окружали голову светящимся ореолом; черные глаза блистали в тени с непередаваемым выражением насмешки или лукавства.

― Жан, вы курите? Да? Тогда дайте мне сигаретку, можно?

Среди наших припасов были только сигары и листовой табак.

Я сказал ей это.

― Я не умею скручивать их... Сделайте мне сигаретку.

Пока я свертывал между пальцами тонкий коричневый цилиндрик, она, сидя на земле с протянутыми ногами и опершись ладонями на землю за своей спиной, потянулась, как красивая кошка, готовая выпустить когти. Я протянул сигаретку, придерживая пальцем тонкую бумагу.

― Но склейте же ее, ― сказала она, не делая ни малейшего движения, чтобы взять сигаретку.

Под ее взглядом, пробегавшим по мне, я стал испытывать стеснение. Я провел бумагу по губам, склеил сигаретку и протянул ей, отвернув свои глаза от ее глаз.

― Зажгите ее.

Я колебался; глаза наши встретились; я повиновался...

Медленно поднесла она к своим красным устам бумажный мундштук, только что бывший в моем рту; она глубоко затянулась, упорно продолжая смотреть на меня. Я весь ушел в хозяйственные хлопоты. Тяжелое молчание нависло между нами. Прервала его она.

― Вы не очень разговорчивы. Быть может, мое общество стесняет вас?

― Как вы можете думать это, сударыня?

― Почем знать?..

Она засмеялась насильственным смехом, обернулась лицом к огню и, обращаясь к нему, стала спрашивать меня.

― Сколько вам лет, Жан?

― Тридцать лет, сударыня.

― Мы с вами одного возраста. Капитану, кажется, сорок четыре?

― Кажется.

Молчание.

― Вы его друг?

― Мы знаем друг друга слишком мало времени, чтобы я мог так назвать себя, но я хотел бы, чтобы он мог считать меня достойным быть его другом.

Новое молчание среди порывов урагана.

По-прежнему сидя ко мне спиною, обращаясь к огню, она сказала мне другим голосом, более глубоким, более трепещущим.

― А знаете ли вы, что все они очень ошиблись бы, если бы стали строить предположения насчет того, как вы и я, вдвоем, проводим время?..

И, резко повернувшись, она посмотрела мне в глаза своими огромными глазами.

― Но кто бы имел право строить такие предположения? ― сказал я. ― Мой товарищ? Но это значило бы наносить ему оскорбление, а также и нам с вами, сударыня, если бы полагать, что он может думать, что между вами и мною происходит что-либо другое... чем то, что происходит.

Она опустила голову, не отвечая; потом вдруг резко поднялась.

― Вы, вероятно, мало спите в этой вашей пещере, ― сказала она мне отрывистым тоном. ― Какую кушетку вы предоставите мне?

― Вот это его кушетка, сударыня.

― Спасибо.

Она бросилась на нее, не говоря ни слова, и лежала с широко открытыми глазами.

― Если вы желаете, сударыня, я могу удалиться, чтобы вам было удобнее.

― О, вы слишком любезны, спасибо. Торнадо продолжается, а вы только что высохли. Я и так злоупотребила вашим гостеприимством. Я буду спать одетая.

Я поклонился, не отвечая на отрывистый и насмешливый тон, каким все это было сказано.

― Быть может, вы потушите лампу?

Пещера наполнилась густым мраком, среди которого слабо вспыхивали потухающие угли.

* * *

Невыносимо медленно протекали бессонные часы, один за другим.

Огонь погас, и в пещере царил полный мрак. Ее насыщал жаркий самум, и среди мрака я слышал прерывистое дыхание Корето.

Наверное, она не спала. Я слышал, как она поворачивалась, как скрипела кушетка, как глубокие вздохи ― нетерпения или усталости? ― прерывали ритм ее дыхания. Я чувствовал, как невидимые глаза давят меня взглядом презрительного гнева; члены мои отяжелели, грудь старалась задерживать дыхание, и я не двигался, делая вид, что я глубоко сплю, а сон упрямо бежал от меня.

Который был час?.. Не знаю. Но вдруг в плотном воздухе прокатилось глухое ворчание, похожее на отдаленный взрыв снаряда очень большого калибра.

Я услышал, как при этом звуке Корето приподнялась на своем ложе. Она прошептала тихим голосом:

― Гром!

Ураган смолк, и дождь прекратился. Атмосфера вдруг ожила и вся сотрясалась от какого-то неведомого флюида. Я почувствовал, как все мускулы мои содрогнулись, неподвижность стала больше невыносимой. Сдавленная грудь поднялась от глубокого вздоха.

Глухое ворчание стало приближаться, расширяться, стало величественнее, могущественнее. Воздух стал таким плотным, что его, казалось, можно ощущать и пить как жидкость. Вибрирующие волны сотрясли меня, и, казалось, что нервы мои ― где-то вне меня, настолько чувствительность их обострилась. И вдруг ― властно, охватывающе, неодолимо родилось во мне желание ― обладать женщиной...

Я угадывал во мраке очертания роскошного раскинувшегося тела. Мое возбужденное воображение раздевало его, открывая его гармонические очертания. Аромат тяжелых волос и влажной кожи ударял мне в голову и опьянял меня, уничтожая всякие другие мысли. Гром прокатился еще ближе, а я лежал, распростертый, в неистовом ожидании невозможного...

Оно пришло.

Кушетка шевельнулась под более резким движением; потом раздался шорох тела, ползущего по земле и скользящего ко мне, и вдруг совсем близко, так близко, что, протянув свою расслабленную руку, я коснулся бы рта, произносившего это, вдруг имя мое раздалось в прерывистом дыхании глубокого и волнующего голоса: