Мир русской души, или История русской народной культуры - Анатолий Петрович Рогов

должны бы еще подробно остановиться на керамике, ибо это тоже искусство, тоже культура, и глина у нас — второй основной материал после дерева, из которого тоже чего только не делали: посуду, кирпичи, украшения, скульптуру, игрушки. И чисто художественных керамических изделий было полно, да и сугубо утилитарные, обиходные вещи отличались всегда оригинальностью и красотой: что самые древние — черновощенные горшки, крынки, миски, корчаги, что более поздние — поливные глазурями, расписные. Были, разумеется, и центры, где многое делали вовсе бесподобно: та же знаменитая гжель — несколько деревень, объединенных вокруг села Гжель, где с глиной, да не простой, а фарфорово-фаянсовой, тысячи людей работают уже много веков подряд и делают то, чего не делают больше нигде на земле. И в рязанском Скопине существовал и существует редчайший по характеру промысел. Вокруг тульской Крапивны. Под Вяткой…

Должны были бы мы рассказать как следует и о народной вышивке, без которой тоже не обходился никакой обиход: ни одежда, ни постельное и нательное белье, ни покрывала, подзоры, скатерти, полотенца…

И о чисто художественной, так называемом золотном шитье, в котором помимо шелковых, шерстяных и бумажных ниток употреблялись и настоящие золотые и серебряные нити, жемчуг, бисер и драгоценные каменья, Должны были бы рассказать, ибо такие большие пелены, покровы и воздуха с изображениями в полный рост святых, такие платы с ликами Христа, Богоматери, архангелов, ангелов и херувимов, такие драгоценные, праздничные облачения для церковных иерархов и такие сказочные девичьи и женские головные уборы, коротены и душегреи, какие шили, вернее — вышивали русские вышивальщицы, не вышивали больше нигде. Это искусство одно из самых поразительных, требующее не только настоящего художественного дара, чутья цвета и пластики, но и феноменального трудолюбия и терпения, ибо крупное изображение или наряд, или убор вышивались годами, мастерица делала миллионы и миллионы аккуратнейших стежков, перетекающих по цвету один в другой, и нигде, ни единожды не должна была ошибиться, чтобы слить все в единую завораживающе переливающуюся гладь. А у нас были целые знаменитые мастерские таких золотошвей, у тех же Строгановых в Соли Вычегодской, при царском дворе, в Торжке. Большинство же девиц, готовивших себе приданое, делали это сами…

И расписные эмали делались у нас неповторимые.

И филигрань.

И так называемый «узорный мороз по жести», секрет которого неведом больше никому.

И о кузнечном и ювелирном искусствах надо бы подробно, так как лесковский Левша по сути никакая не выдумка — были не менее виртуозные Левши хоть по стали, хоть по золоту, по серебру.

И об игрушечниках и росписях по дереву, рассеянных по всей Руси надо бы…

О танцах русских.

О музыке инструментальной и колокольной. О московских, ростовских и иных колокольных звонах — им ведь тоже нет подобных.

Но если обо всем этом и кое о чем еще тоже мало-мальски подробней, то книга растянется до бесконечности и не всякий захочет ее одолеть. Наша же задача — сама история, сама судьба народной культуры, которая, как вы уже увидели, по семнадцатый век была единой как для низов, так и для самых верхов, в едином духовном мире жили все русские: одними преданиями, обычаями, обрядами, привязанностями, художествами, имели схожие вкусы, даже одежды носили хоть и разные по качеству, но похожие. А ведь только единый духовный мир, только культура и искусства и делают народы монолитными и одухотворенными.

Да не посетует на нас читатель за сии вынужденные сокращения, тем более что кое-чего из здесь перечисленного мы впереди еще коснемся.

ВЕК СЕМНАДЦАТЫЙ

Век семнадцатый, несомненно, поворотный, судьбоносный в нашей истории. В нем много что произошло: Семибоярщина, польское нашествие, жуткое разорение, спасение Отечества всенародным ополчением Минина и Пожарского, избрание нового царя, положившее начало новой правящей династии Романовых, и, наконец, великий церковный раскол — событие необозримое и роковое, не завершившееся по сей день.

Не будем касаться его сугубо религиозной стороны: об этом за три с половиной столетия слишком много написано, и основное большинству известно. Хочется заострить внимание лишь на том, что начало всему было положено первыми лицами тогдашнего государства: патриархом и царем. Да, повод был разумный: искаженные недобросовестными или не шибко грамотными переписчиками священные и священнослужебные книги надо было исправлять, и, как известно, это делалось очень серьезно и до никоновского патриаршества. И роль, которую он сыграл во всех последующих страстях и страшных бурях, и значение в этом его тяжелейшего, неукротимого характера, и то, как он благоговел и преклонялся перед всем греческим и опять наводнил Россию высокомерными греками, немало способствовали расширению раскола — все это тоже описано сотни раз доскональнейше. Везде — Никон, Никон и Никон!

Царь же государь Алексей Михайлович Романов даже заслужил в нашей истории прозвание Тишайшего. За что — непонятно. Не за то же, что был тяжел телом, медлителен и, хотя и вспыльчив, но быстро отходчив, а с теми, кого любил, бывал и необычайно ласков, заботлив, не стеснялся вслух говорить и писать им в письмах самые восторженные, добрые, теплые, влюбленные слова. Увлекался людьми безумно, а словом владел потрясающе, как истый поэт — от писем невозможно оторваться. Может, именно за эту ласковость «тишайший»-то? На народе-то, наверное, вообще держался только так, неслучайно перед большими праздниками непременно целыми ночами ездил и ходил по московским застенкам и приютам для убогих и самолично раздавал несчастным, в кандалах и без оных кому алтын, кому гривенник, а кому и целую полтину и даже рубль. Мешки денег каждый праздник раздавал, сотни, тысячи рублей. И все его семейство делало то же самое.

Но это ведь он же и Никона вырастил, и на какое-то время даже дал ему власть в стране больше собственной, царской. Было, и унижался перед ним, настоящими слезьми плакал, уговаривая, а потом, остыв к нему, отринул, как отрезал, лишив всего, ладно еще не самой жизни — бывало не раз и такое.

И главного Никонова противника — неистового протопопа Аввакума поначалу ведь тоже пригрел и ласкал безмерно и восторженно, а сана духовного, между прочим, и патриарха и протопопа на одном соборе лишил. Именно он лишил — собор лишь выполнил его волю. И хотя обоих запер в далеких ссылках, раскол-то не только не затухал, а ширился и ширился, приобретая все более дикие и страшные формы. Потому что, стоявший дотоле в тени за спиной Никона, Алексей Михайлович теперь уже открыто, целиком и полностью один возглавлял его.

Воз-глав-лял!

Повторим: наш великий религиозно-духовный раскол зародился не внизу, не в толще