Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв

Могло ли все это кончиться иначе? Возможно. Если бы на месте Горбачева оказался другой генеральный секретарь большевистской партии. Если бы на месте Ельцина у него был другой политический соперник. Если бы западные партнеры Горбачева повели себя более прозорливо и ответственно. Главное же, если бы Россия была другой страной. Но в этом случае она не нуждалась бы ни в перестройке, ни в Горбачеве.

И сегодня М. С. Горбачев продолжает настаивать на том, что роспуск Советского Союза был исторической ошибкой и что единое государство можно было сохранить. Если да, то каким способом?

Возможно, если бы новый Союзный договор был подписан 20 августа, на что тогда соглашались президенты 9 республик, включая Ельцина, организаторы путча не решились бы на свою авантюру. Наверное, в этом случае удалось бы избежать путча и его последствий – ведь очевидно, что именно путчисты, объявившие своей целью спасение СССР, стали его главными разрушителями. И формально Союз был бы сохранен. Но до какого времени?

Кроме того, это был бы уже другой конфедеративный Союз, то есть оболочка прежнего, жестко централизованного государства, созданного большевиками. Сколько времени он смог бы существовать в форме Евросоюза или Швейцарской конфедерации? Не будем забывать, что уже в мартовском референдуме 1991 года, на который ссылаются критики Горбачева, не участвовали 6 из 15 республик.

Даже если бы союзный президент попытался стать советским Дэн Сяопином, как желали путчисты, или Пиночетом, как предлагали некоторые российские неолибералы, ему не удалось бы спасти прежний СССР. А восстанавливать Союз силой по сталинской модели или танками по-китайски, как хотели путчисты, Горбачев бы все равно не стал.

Советское государство должно было реализовать амбиции большевиков, стремившихся пришпорить развитие страны с тем, чтобы не только догнать, но и перегнать остальной мир. Однако, несмотря на неимоверные жертвы со стороны населения, попытка с помощью волюнтаристского рывка встать во главе мирового прогресса завершилась фиаско, а воплощавший этот проект Советский Союз попросту надорвался. Освободившись от должностей генсека и президента и обретя взамен свободу слова, Горбачев скажет вслух то, «о чем молчал» раньше: «Мы имели дело с авантюрной моделью социализма».

Сегодня уже поздно продолжать споры на эту тему и выяснять, сколько времени мог бы еще просуществовать сверхвооруженный советский Левиафан. Зато до сих пор неотвеченными остались еще некоторые важные вопросы, поставленные в свое время перестройкой перед Россией. Один из них – о выборе между европейской и азиатской моделью ее развития до сих пор актуален.

Практически ни одному из российских режимов не удавалось разрешить роковое противоречие в отношениях России с Европой: между претензией на то, чтобы считаться Европой и готовностью стать подлинно европейской страной – с плюрализмом мнений, верховенством закона, реальными выборами руководителей, неприкосновенностью человеческой личности, конкуренцией в политике и экономике и отчетностью власти перед обществом. Всякий раз не только евразийское георасположение, но и утвердившийся генокод самодержавной власти (все равно царской, большевистской или постсоветской) неудержимо влекли страну в сторону азиатских деспотий или как минимум в мифологическую «Евразию».

Горбачев рассчитывал преодолеть это заклятье, объединив Россию с Европой в одном «Общеевропейском доме». Сожительство в нем Запада и Востока Европы, включая реформированный Советский Союз, должно было не только создать уникальное общее стратегическое и экономическое пространство от Атлантики до Тихого океана, превратив объединенную Европу в мощный геополитический полюс между Америкой и Китаем, но и стать рычагом для его проекта демократизации советского общества.

«Превентивная революция» перестройки позволила России нагнать всемирную историю и после десятилетий добровольного отшельничества воссоединиться с остальным миром. Новая советская внешняя политика за несколько лет преобразовала угрюмый облик мира, еще не вышедшего из тени Второй мировой войны.

Положенные в ее основу принципы нового мышления – признание неделимости мира, отказ от его раскола на идеологические системы и военные блоки, приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми – за несколько лет превратили Москву из столицы «империи зла» в источник надежды на создание нового рационального мирового порядка.

Итог этих лет – не только окончание «холодной войны», продолжавшейся почти пятьдесят лет, но и фактическое воссоединение мировой истории, раздвоившейся на два русла в начале ХХ века после русской революции. Казалось, что в начале 90-х годов был открыт переход мира в новое состояние. В эти радужные годы британский историк Майкл Ховард писал: «На какое-то время могло показаться, что управление бедами и заботами человечества взяла на себя некая Высшая Разумная Сила. К сожалению, продолжалось это недолго».

Неожиданный распад СССР оборвал перспективы реализации амбициозных проектов перестройки. Сегодня, уже после отставки, Горбачев упрекает Запад не в том, что его лидеры в свое время недостаточно помогали ему (хотя он знает, что не от них зависела судьба перестройки), а в том, что они не смогли разумно распорядиться уникальным шансом, который открывала миру его новая политика. В том, что приняли порыв советского общества к демократии всего лишь за проявление внутренней слабости и готовность сдаться на милость победителя.

Постсоветская Россия оказалась оттеснена на периферию мировой политики. Вместо участия в строительстве «общего европейского дома», о котором мечтал Горбачев, России пришлось наблюдать, как этот «дом» расширяется и достраивается без нее. Не удалось приблизить создание безъядерного мира, контуры которого Горбачев обсуждал с Рональдом Рейганом на саммите в Рейкьявике. Не получилось переключить «дивиденды мира» – колоссальные ресурсы, высвободившиеся после окончания «холодной войны» от прекращения гонки вооружений, – на решение глобальных мировых проблем, ликвидацию голода и нищеты, экономической отсталости, загрязнения окружающей среды, борьбу с эпидемиями.

Не только зона традиционного присутствия и влияния России, но и сама территория бывшего СССР стала объектом борьбы за передел «советского наследства». В этой ситуации итог внешнеполитической революции, осуществленной Горбачевым, воспринимается внутри нынешней России в лучшем случае как наивность, в худшем – как предательство национальных интересов.

Но если СССР проиграл мир после «холодной войны», то Запад проиграл свою победу. Потому что, не поняв ее реального смысла, поторопился присвоить себе лавры победителя не в цивилизационном состязании, а в военном противостоянии.

Исчезновение Советского Союза было истолковано теми кругами на Западе, которые поверили в «конец истории» и возможность однополярного мира, как мандат на вседозволенность.

Провозгласив себя единоличными победителями, США и часть их союзников повели себя по отношению к остальному миру как к подмандатной территории. Однако представление западных политиков о том, что рано или поздно весь мир станет большим Западом, оказалось новой утопией, сменившей коммунистическую.