Походы и кони - Сергей Мамонтов

Кинжал, конь и женщина

В имении бабушки когда-то бывало много гостей. Между ними был офицер Терского Казачьего войска. Он носил черкеску с кинжалом. Сначала он отказался от верховой езды, но потом привез свое казачье седло и оказался хорошим наездником.

– Почему же вы раньше не хотели ездить?

– Не хотел садиться на штатское седло.

Это «штатское» было произнесено с презрением, а это было хорошее английское седло.

Дикарь, полуразбойник, – говорили мужчины, понятно, в его отсутствие. Рыцарь без страха и упрека, – говорили дамы.

– Джигит, – говорили конюхи, и их мнение было для меня решающим, так как мне было всего семь лет. Он заметил мое обожание.

– Покажите ваш кинжал.

Меня предупредили не говорить, что он мне нравится, потому что по кавказскому обычаю он должен будет мне его подарить. Красивая традиция, которая потерялась, потому что люди ей злоупотребляли. Взрослым он говорил:

– Это не игрушка и не забава, а оружие. Обнажать его можно только для удара.

Люди поспешно отходили. Но мне он улыбнулся, вытащил кинжал из ножен и сказал:

– Посмотри хорошенько. Ты нечасто увидишь подобный клинок. Это Кара-Табан, старый и редкий клинок.

Сталь была темная, как бы в волнах.

– Где вы его купили?

Он сверкнул глазами и вложил кинжал в ножны.

– Я не армянин, чтобы покупать оружие.

Я понял, что сказал бестактность, и покраснел. Он это заметил, взял меня за руки и сказал:

– Запомни на всю жизнь: оружие не покупают, а достают.

– Как?

Получают в наследство, в подарок, крадут, берут у врага в бою, но никогда не покупают. Это было бы позором. А разве красть не стыдно? Нет. Украсть коня, оружие или женщину вовсе не позорно. Наоборот… но ты слишком мал еще… Иди играть и оставь меня в покое.

Он встал, чтобы уйти.

– А коня, как достать коня?

Он снова сел.

– Коня?.. Можно получить его от отца в подарок. Можно даже его купить. Да, покупают… Как покупают жену. Случается часто. Но его и воруют или обменивают. За хорошего коня можно отдать настоящий персидский ковер или даже приличную шашку… Но лучший способ достать коня – это, конечно, взять его в бою… Я взял одного кабардинского жеребца, красавца, каракового. Звали его Шайтан, и он им и был. Когда я на него садился, было чувство, что крылья вырастают…

Он замолк, уйдя в воспоминания, уперев глаза в горизонт.

– А что же с ним сталось? Он у вас еще?

Он не шелохнулся. Я думал, что он меня не слышал. Но после молчания, со взглядом, все тонущем в пространстве, он нехотя обронил:

Нет его у меня… Я его обменял. На что? – изумился я. На женщину.

Он встал и пошел. Вдруг вернулся, взял меня за руки и сказал, обжигая глазами:

– Если тебе когда-нибудь придется выбирать между женщиной и конем, возьми коня.

Он ушел, оставив меня как зачарованного.

Я ни словом не обмолвился родителям. Инстинктом я понял, что это значительный разговор, который я запомнил на всю жизнь.

Во время гражданской войны в Нежине вечером я приехал на свидание на своей чудной вороной Дуре. Втроем слушаем соловьев. Она, Дура и я. Она приблизила свои глаза, в которых отражались звезды, к моим.

Если вы меня любите, отдайте мне Дуру.

Она знала, что я Дуру люблю. Я вздрогнул. Вы молчите?

Я молчал. Погладил Дуру и подумал: «Не бойся, Дура, ни за какие коврижки тебя не отдам». И я тут же вспомнил терского офицера.

По нашей просьбе атаман Матвеева кургана собрал для нас старые шашки. Были старинные и очень ценные. Я выбрал донскую шашку 1877 года. Длинную, тяжелую и кривую. Прекрасное оружие. Рубить ей людей не пришлось, но удивительно, как ее присутствие придавало мне уверенности. Странно, рубил я налево лучше, чем направо.

На фронт

В Матвеевом кургане мы очень хорошо отдохнули. Но счастье кончилось. В одно прекрасное утро горнист протрубил поход, и обе батареи выстроились на улице колонии и впервые дивизионом (то есть двумя батареями) двинулись на станцию на погрузку. Выгрузились мы на станции Иловайской. Отсюда мы с кавалерией пошли с мелкими боями по каменноугольному району между Макеевкой и Моспиным. Потом разделились. Первая батарея работала с изюмцами и ингерманландскими гусарами в районе Макеевки, а мы, 2-я конная, с ротой марковцев в пятьдесят-шестьдесят человек, пошли на Моспино.

Я встретил нескольких ингерманландских гусар и спросил о вольноопределяющемся Смирнове, с которым лежал в лазарете в Мариуполе.

– Вчера убит под Макеевкой шрапнельным стаканом в грудь.

Важная позиция

Перед нами был большой индустриальный центр Юзовка (позднее Сталино). Тут протекала вязкая речка Кальмиус. Это историческая река, ибо раньше она называлась Калка, на ней русские впервые в 1223 году встретились с татарами и были ими разбиты.

Как раз в это время красное командование решило провести большую наступательную операцию двумя клиньями. Один клин был направлен с востока на Новочеркасск, а второй на Моспино, как раз там, где мы находились. Оба клина должны были соединиться и окружить Донскую и Добровольческую армии.

В полном неведении той ответственной роли, которая выпадала на наши малые силы, мы перешли мост и поставили наши два орудия в пятистах шагах влево от моста, у реки. Перед нами были невысокие холмы, которые заняли марковцы. Погода была чудная, выстрелов не было слышно, и мы разлеглись на траве. Я пустил Дуру пастись. Колзаков и Шапиловский находились на холме впереди батареи. Их связывала с батареей цепочка разведчиков, чтобы передавать команды.

Все казалось мирно и тихо, но 48-линейные снаряды стали прилетать и лопаться недалеко от батареи. Красные нас не видели, но подозревали позицию батареи. Мы брали ком земли и ждали, при разрыве мы бросали ком в спящего, который с испугом вскакивал, думая, что ранен.

Но красные снаряды прилетали все чаще, и мы уже больше не смеялись. Стреляли они издали, потому что мы выстрелов не слышали.

Потом внезапно появились четыре броневых автомобиля.

Наша пехота легла в высокую траву и пропустила броневики. Они направились на нас. Мы открыли по ним огонь с близкого расстояния. Они же строчили в нас из пулеметов. Это длилось долгие десять минут, а то и больше. Но несмотря на близкое расстояние, ни нам не удалось подбить броневики, ни им нанести нам потери. Когда волнуются, то плохо стреляют.

Один из броневиков гонялся за нашими командирами – Колзаковым и Шапиловским, которые бегали от него вокруг холма. Стреляя по нему, мы чуть не угробили своих же командиров. Броневики ушли, им не удалось сбить нас с нашей позиции. Наступил перерыв. Появились черные цепи красных, одна за другой и локоть к локтю, очевидно, шахтеры, потому что цепи были черные, а не защитные. Мы могли видеть три цепи, а пехота говорила, что было девять цепей. Нас удивило такое громадное применение сил против наших двух пушек и пятидесяти – шестидесяти марковцев. Мы открыли огонь по цепям, стреляли много, и во все направления, потому что красные старались охватить наши фланги и прижать орудия к непроходимой, вязкой речке. Особенно мы следили за тем, чтобы не дать красным занять мост – наш единственный путь отступления.