Одержимость романами - Кейтлин Бараш

Я делаю глубокий выдох.

– В этом нет ничего такого, – обороняюсь с показной уверенностью. – Мы перекинулись парой слов, она понятия не имеет, кто я такая, это был единственный раз. Я просто хотела увидеть ее, хотела, чтобы она посмотрела на меня. – В моей голове тем временем разворачиваются две противоположные сцены.

«Я рада, что он выбрал тебя, – говорит Розмари в первой версии. – Ему повезло со мной, а теперь повезло с тобой. Он хоть понимает, как ему повезло? Если б можно было выбирать себе преемницу, я бы тоже выбрала тебя».

«Не понимаю, – говорит Розмари во второй версии. – Что он в тебе нашел?»

– Мне кажется, я могу тебя понять. – Даниэль прерывает мои фантазии. – Но это нездорово, и ты это знаешь. Человеку свойственно любопытство, но это нехорошо, это неправильно. Ты заходишь слишком далеко.

– А где проходит грань между просто «далеко» и «слишком далеко»? – Я стараюсь пошутить, но Даниэль почти всегда видит меня насквозь. Хотя ей прекрасно известно, что в моем случае лучше не копать слишком глубоко.

– Ирония в том, что нам с ней было бы о чем поговорить. Я умираю от желания спросить ее, каким был Калеб, когда они встречались. Делал ли он что-то милое, но одновременно бесячее? Я бы хотела, чтобы мы могли сравнить записи и вроде как вместе закатить глаза с улыбкой. Понимаешь?

– То есть ты хочешь, чтобы она заменила меня в качестве лучшей подруги? Ни за что. Я буду бороться.

– Спокойно, никто никогда не заменит тебя, – успокаиваю я, потому что это правда и она ее заслуживает.

– Ладно, хорошо. Может, хватит за ней следить?

– Знаешь, мне очень не нравится слово «следить», это всего лишь предварительное исследование для проработки персонажа, для которого она служит частичным прообразом.

– Тогда «наблюдение»? – уточняет она с лукавым блеском в глазах.

– Вообще-то я предпочитаю термин «полевые заметки». – Я подражаю тону Даниэль, надеясь убедить ее, что это безобидные глупости, но, несмотря на эти доблестные усилия, мое тело знает лучше – я все еще лгу своей лучшей подруге, и, хотя у меня не было менструации семь лет, мой живот сводит судорогой. Я боюсь, что однажды меня (и справедливо) обвинят в эгоцентризме; мне жаль, но я не могу остановиться. Однако я смогу снова стать хорошим другом, и скоро, когда получу все, что мне нужно.

– И Калеб не возражает?

Делаю еще один глубокий вдох в надежде, что спазмы прекратятся.

– Ну, он не в курсе масштабов.

Она хмурится:

– Не понимаю. Как ты можешь встречаться с кем-то и молчать о таком? Ведь писательство – это твое основное занятие, это то, кто ты есть! Я бы не стала встречаться с кем-то, кто «не понимает» меня, кому не интересна я как актриса. Это было бы нечестно по отношению к нему и ко мне.

Я была готова защищаться от совершенно других нападок – и поэтому ее справедливое негодование от моего имени, а не от имени Калеба застает меня врасплох. Почему я выбрала отношения, в которых мне приходится прятаться? Почему я решила, что это все, чего я заслуживаю, и все, чего заслуживает Калеб?

– Однажды я все ему расскажу. – И думаю про себя: «Когда-нибудь я расскажу и тебе». – Но сначала я должна закончить. Я пока даже не поняла, над чем работаю.

Контрабасист щиплет струны, пианист ставит тонкую ногу на педали, а Даниэль в шутку грозит мне пальцем. Затем в дело вступает барабанщик, задавая новый ритм.

Несмотря на преимущественно еврейские корни и непоколебимый агностицизм, мы с Ноа навещаем бабушку, единственную протестантку в нашей семье, в канун Рождества. Это ее любимый праздник, а она – мой любимый человек, так что все просто. Мы празднуем.

В доме престарелых мы с Ноа проходим мимо группы пожилых людей, собравшихся вокруг рояля в гостиной. Позади них возвышается массивная украшенная елка, кое-где расставлены меноры[31]. С некоторым удивлением понимаю, что бабушка где-то среди этой толпы. А она ненавидит групповые мероприятия. (Почетная нянька, насмехалась она.)

Мы задерживаемся на пороге, когда пианист начинает играть «Белое Рождество».

Их голоса звучат гипнотически. Я закрываю глаза.

– Мой внук! – слышу бабушкин голос между куплетами. Пианист задерживается на одной ноте. – Он певец! Ноа, присоединяйся к нам.

Озадаченный, но невозражающий, Ноа помогает хору исполнить песню «Веселого тебе Рождества», которую даже я знаю наизусть.

Звучат бурные и быстрые аплодисменты. Бабушка обеими руками подхватывает ходунки и уводит нас прочь, когда хор начинает «Тихую ночь».

– Я так рада, что вы оба здесь, – говорит она, когда мы, приноровившись к ее шаркающим шагам, заходим в лифт и спускаемся в другой коридор.

– В нашем маленьком хоре все оглохли, поэтому нам трудно попадать в ноты. Я уже пожалела, что включила слуховой аппарат, пока ты не спас нас, Ноа, своим чудесным тембром. – На ее лице расплывается знакомая ухмылка, предшествующая остроте. – Я предлагала исполнить «Бабушку сбил олень Санты», но мою идею почему-то не поддержали.

Мы оба громко смеемся, что доставляет ей удовольствие.

– О, у меня есть шампанское! – объявляет она, когда мы входим в ее комнату. – И несколько пирожных из столовой. Присаживайтесь.

На крошечном столике в углу, под окном, тарелка с булочками с корицей и шоколадными круассанами, три фужера и бутылка «Вдовы Клико». Эта экспозиция появляется, когда мы с Ноа приходим вместе даже в непраздничные дни, и мне становится грустно, но я стараюсь не зацикливаться на этом. Мне хочется, чтобы наше присутствие не было настолько примечательным или редким, чтобы его праздновать. Я подумываю о том, чтобы отказаться от кофейного торта из принципа и заявить, что буду приходить каждую неделю просто так.

– Я с удовольствием выпью шампанского, бабуля, спасибо большое.

– Шоколадные круассаны, мои любимые, – поддерживает Ноа.

Мы говорим все громче и громче, пока не убеждаемся, что нас хорошо слышно.

– Ешьте столько, сколько хотите. Выпечка входит в годовой тариф этого прекрасного заведения. – В ее голосе бурлит сарказм, когда она наливает шампанское в наши фужеры, а затем поднимает свой собственный.

– Тост за моих талантливых, замечательных внуков.

Мои щеки начинают гореть. Переглянувшись, мы с Ноа чокаемся.

– Ну, рассказывайте, – просит бабушка, когда мы садимся в кресла.

Ноа доедает круассан, достает из рюкзака свою копию сценария «Призраков среди нас» и начинает читать сцену вслух.