Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес

– Ой, это ты? Прости, что вышла в таком виде, – извинилась Антония, поправляя платье. – Я как раз собиралась лечь. Как хорошо, что ты пришел. Ты ее встретил?

То, что Антония обращалась к нему на «ты», Видаль истолковал как добрый знак и сказал себе:

«Она говорит мне „ты" потому, что она на „ты" с Нелидой, а я теперь часть Нелиды».

– Нет, я ее не встретил.

– Да что ты? В такой поздний час бедная девочка, наверно, с ума сходит. Она искала тебя у булочника, у всех этих дурных стариков, твоих друзей. Даже в дом покойного ходила и в больницу.

– Я не знаю, где ее искать.

– А покамест ты переполошил весь дом, все тебя ищут. Исидорито – а его, знаешь, не так легко встревожить – начал беспокоиться, вышел из дому тебя искать, надеется, что встретит.

– Он пошел вместе с Нелидой?

– Да нет, они отправились в разные стороны. Кажется, он пошел в один из гаражей Эладио – не тот, что на улице Виллингурст, а тот, что на улице Аскуэнага, знаешь, напротив кладбища Ла Реколета – туда наш галисиец отправляет стариков «на голгофу».

– Какой ужас! Девочка одна ходит по улицам.

– Она-то не даст себя в обиду, че.

– Хоть бы с ней ничего не случилось по моей вине.

– А надо было оставаться дома, как она велела.

Свернув на улицу Висенте Лопес, он увидел купола и ангелов, высящихся над оградой Ла Реколеты, и с досадой обнаружил, что в этот вечер все дома кажутся ему склепами. Ограда со стороны улицы Гидо была сломана, будто ее взорвали. На улице валялись куски цемента, камни, щепки, обломки крестов и статуй. С Видалем заговорил старичок невысокого роста, дряхлый, совершенно седой, с большой головой, он едва удерживал на поводке дрожащую собачку.

– Варварство, – сказал он голосом, дрожавшим не меньше, чем его собачка. – Вы слышали бомбы? Первая взорвалась прямо в приюте для стариков. Вторая – вот видите, что наделала. Представьте себе, сеньор, что было бы, если бы мы вышли на прогулку чуть раньше. Только вообразите.

Собачка яростно принюхивалась. Видалю внезапно почудилось, будто вся печаль кладбища изливается через пролом в ограде и он впитывает ее всеми порами; он даже прикрыл глаза в полуобморочном состоянии. И он подумал, что эта печаль, вероятно, примета большого несчастья. «Но, – сказал он себе, – очень странно, несчастья-то не случилось». Вспомнив о Нелиде, он взмолился: «И пусть ничего не случится». У тротуара стоял красный грузовик, разрисованный белыми узорами. Видаль прошел мимо него в гараж, ища Эладио или какого-нибудь рабочего, прочел вывеску «Посторонним вход воспрещен» и тут же забыл, что прочел, – он был настолько утомлен, что все сразу забывал, словно во сне. На фоне стоявшего в глубине ряда автомашин показалась фигура с поднятыми вверх руками. Видаль, все еще в странном полузабытьи, услышал, что ему кричат:

– Старик!

На какой-то миг он понял этот крик как обвинение, но сразу же узнал голос сына. Он увидел, что его мальчик с поднятыми руками бежит к нему. «Он рад, что меня увидел. Как странно», – подумал он без всякой иронии и без малейшего предчувствия, что очень скоро раскается в подобной мысли. Произошло непонятное смещение образов. Он увидел огромную машину, услышал вопль, услышал звон и лязг сыплющихся осколков и кусков металла. Затем наступил момент полной тишины – вероятно, от столкновения мотор заглох, – и наконец он понял: грузовик наехал на Исидорито, прижал его к автомобилю в глубине. Дальше все перемешалось, словно Видаля напоили допьяна. Возникавшие образы сохраняли свою яркость, но представали без какого-либо порядка. Внимание Видаля было приковано к некоему подобию арлекина, распластанного на одном из автомобилей. Грузовик медленно и очень осторожно пятился назад. Видаль понял, что к нему обращаются. Водитель грузовика объяснял ему с почти любезной улыбкой:

– Одним предателем меньше.

Если с ним будут разговаривать, подумал Видаль, он не услышит ни стонов, ни дыхания сына. Теперь его кто-то обнял и говорил:

– Не смотрите. – Видаль узнал голос Эладио. – И наберитесь мужества.

Поверх плеча Эладио он увидел на земле упавшие с грузовика овощи, и битое стекло, и кровавое пятно.

Несколько дней спустя

Сидя на скамейке на площади Лас-Эрас, друзья грелись на солнце.

– Они уже не боятся показываться на людях, видишь? – заметил Данте.

– Так и есть, – откликнулся Джими. – На площади целая толпа стариков. Не скажу, что это ее украшает, но, по крайней мере, мы можем жить спокойно.

– Я нахожу, что молодежь держится более вежливо и степенно, – заявил Аревало. – Как будто…

– Вот было бы неприятно, если б им вздумалось на нас напасть, – прервал его Данте.

– Знаете, что мне сказал один парень? – спросил Джими. – Что эта война была кампанией, которая провалилась в своей основе.

– Когда ты говоришь, отвернувшись в другую сторону, я тебя не слышу, – предупредил Данте.

– А знаете, почему она провалилась в своей основе? – продолжал Джими. – Потому что война-то была необходима, но люди идиоты.

– Идиотами всегда были молодые, – заявил Рей. – Как можно предполагать, что у человека неопытного есть мудрость и что с годами она исчезает?

– Мудрости нет, есть честность, – промолвил Аревало. – У юности нет недостатка в добродетелях. Из-за того, что они еще не успели набраться опыта, они не пристрастились к деньгам…

– Идиотская война в идиотском мире, – подытожил Рей. – Любой болван может тебя обозвать стариком и прикончить.

– Когда ты говоришь так, будто у тебя полный рот, я тебя не понимаю, – с раздражением сказал Данте.

Видаль сидел рядом с ним на краю скамейки. «Данте не слышит, остальные заняты разговором, – подумал он. – Улизну». Он быстро повернулся, встал, пересек газон, перешел улицу. «Не знаю, что со мной, но они мне невыносимы. Все невыносимо. А теперь – куда пойти?» – спросил он себя, точно у него был выбор. Неужели ради того, чтобы не расставаться с этими друзьями, он откажется от встречи с девушкой? Смерть Исидорито выбила его из колеи, отшибла охоту ко всему.

Он заметил, что на него с удивлением смотрит какой-то мальчик.

– Не бойся, – сказал он, – я не сумасшедший, я старый и разговариваю сам с собой.

Войдя в свою комнату, он подумал, что только рядом с Нелидой жизнь будет переносимой. Сейчас он вынет из чемодана часть ненужных вещей, этих жалких реликвий, которые он хранил как память о прежних временах, о родителях, о детстве, о первой любви, и без сожаления их сожжет, оставит только свою лучшую одежду (там он должен появиться во всем самом лучшем) и окончательно переберется на улицу Гватемала. С Нелидой он начнет новую жизнь, без воспоминаний, отныне неуместных. Лишь теперь он заметил радиоприемник. «Наконец-то Исидорито позаботился», – сказал он. Произнеся имя сына, он замер, словно вдруг увидел что-то непонятное. В дверь постучали. Видаль вздрогнул – возможно, от страха или от недоумения, кто бы это мог быть. Это была Антония.