Наложница огня и льда - Серина Гэлбрэйт

—Ни повторные занятия сексом?

—Да,— вымолвила я еле слышно.

Наверное, сработал своеобразный инстинктивный механизм образования связи. Потому что наша привязка не похожа на то, о чем рассказывали в храме, о чем читала я, о чем говорила мама. Пока выходит, что привязка действует на Нордана даже сильнее, чем на меня. Или я просто-напросто не замечаю всех признаков?

—Тем не менее, отказываться от него я не намерен.

Я не удивлена. Не знаю, как долго это продлится, но в течение какого-то времени желать мужчина будет лишь меня. Роль его наложницы неизбежна и мне, как связанной, должно нравиться тоже.

Быть может, поэтому понравилось и в прошлый раз.

—Как ни странно, котенок, но в большинстве случаев я предпочитаю спать один. И под «спать» я сейчас подразумеваю именно сон. Однако после двух совместных ночей я пришел к выводу, что меня устраивает твое присутствие рядом. Вероятно, это следствие привязки, но твое соседство действует на удивление умиротворяюще. Какой там въезд? Северный?

Я смогла лишь кивнуть, растерявшись от столь резкой смены темы.

Деревья парка поднимались прямо перед нами, отделенные только высокой фигурной оградой. Автомобиль миновал беспрепятственно арку ворот, углубился под сень раскидистых крон. От ворот тянулась дорога, широкая, утрамбованная, по обеим сторонам ее — деревья стеной, густой кустарник, местами даже бурьян. Ни намека на аккуратные чистые аллеи и цветочные клумбы, ни одной скамейки или беседки, в отличие от Центрального. Можно не сомневаться, что здесь действительно встречаются глухие места: парк больше походил на настоящий лес, нежели на творение рук человека. Да и самих людей, неспешно идущих по краю дороги, совсем немного.

—Как здесь можно кататься?— удивилась я вслух.

—Можно, если собственная шея недорога,— заметил Нордан.— Как раз для любителей острых ощущений. Часть парка была лесом во времена, когда Эллорана занимала площадь поменьше, чем сейчас.

—Почему же его впоследствии не благоустроили?

—Благоустроили. Новую часть с южного и западного въездов. А до этой не дошли руки и деньги. Рукам, видимо, было лениво, а деньги употребили на другие дела, менее общественно полезные, зато куда более личные,— мужчина помолчал и добавил: — В прошлом веке здесь даже маньяк водился, специализировавшийся по отлову, убийству и расчленению поздно шатавшихся. Особое предпочтение отдавал парочкам, в частности, девушкам. Останки развешивал на деревьях на видных местах. Дивное было зрелище.— Нордан улыбнулся задумчиво, мечтательно почти, как улыбаются обычно приятным воспоминаниям.

И не понять, серьезен он или лишь шутит.

—Надеюсь, этим маньяком был не ты,— парировала я, стараясь не представлять тех несчастных. И того, что от них осталось.

—Увы. Если бы кто-то из нас позволил себе подобную вольность, то вскоре оказался бы развешанным по частям по тому же парку. Такого даже братство не простило бы.

—Братству есть дело до горя простых людей?

—Нет. Но если мы уничтожаем что-то — или кого-то,— неважно, по какой причине, то необходимо все обставить либо как несчастный случай, либо как разгул стихии. Допустим, идет человек под деревом, в это дерево ударяет молния, оно и падает… прямо на того человека. Насмерть падает. И никаких доказательств. Ну, это так, утрированно говоря. А резать людей практически в открытую и украшать ими окрестности, как весеннее дерево лентами на праздник Единения — это верх идиотизма. А идиотов никто не любит.

Дорога расширилась в небольшую прямоугольную площадку, огороженную по периметру деревянными перекладинами, с табличкой на столбе — черным схематичным изображением автомобиля, перечеркнутого жирной красной линией. Нордан остановил экипаж перед оградой. Я вышла первой, осмотрелась. Кроме нашего, на площадке только один автомобиль. За оградой деревья тянулись, насколько хватало глаз, высокие, с толстыми темными стволами, с кронами, смыкающимися в купол где-то вверху.

—И что дальше?— Мужчина вышел со своей стороны, закрыл дверцу, сделал пасс рукой.

Ответом на вопрос зашелестел вкрадчиво кустарник по другую сторону ограды, черная тень, удивительно легкая, стремительная, перепрыгнула через перекладины, бросилась ко мне. Но, не добежав совсем немного, с глухим рычанием шарахнулась прочь, а утоптанная земля передо мной покрылась вдруг блестящей коркой льда. В следующее мгновение Нордан оказался рядом со мной, одной рукой пытаясь отодвинуть меня назад к экипажу.

—Нордан, прекрати!— Я вцепилась в его плечо, едва ли не повиснув на мужчине всем своим небольшим весом.— Это Пушок, он меня не тронет.

—Пушок? Это?!— Нордан смотрел на пса недоверчиво, подозрительно.

Пушок застыл на месте, ощерившись, рыча угрожающе обеими головами.

—Это двуглавый пес Валерии. Разве ты не знал?

—Знал. Но откуда мне знать, как зовут эту тварь?

—Пушок не тварь, не надо обижать его. К тому же, полагаю, он о тебе тоже невысокого мнения.— Я отпустила мужчину и, перешагнув через змеящуюся полоску льда, приблизилась к псу.— Все хорошо, Пушок. Он больше не будет пытаться тебя заморозить.

—Мнение каких-то псин интересует меня в последнюю очередь.

Я опустилась на корточки перед Пушком. Пес перестал рычать, но правая голова продолжала настороженно следить за Норданом за моей спиной, а левая заглянула мне в лицо, ткнулась мокрым носом.

—Все в порядке, Пушок.— Я потрепала пса по холке под перекрестьем ремней.— Он со мной. Он… свой. Отведешь нас к Валерии?

Я выпрямилась, Пушок потрусил к ограде, перепрыгнул, оглянулся на меня. Я перелезла через перекладины — ограда чуть ниже моего пояса и, надо признать, брюки действительно вещь удобная, практичная. Сделала несколько шагов и обернулась. Мужчина по-прежнему стоял на площадке, наблюдая с удивлением за мной.

—Даже если ты прикажешь остаться здесь, я все равно пойду с Пушком,— предупредила я сразу.

—Я впечатлен.

—Чем?

Нордан преодолел ограду легко, одним прыжком с ходу. Догнал меня, и мы последовали за псом.

—Перелезающих через забор леди видеть мне еще как-то не доводилось.

—Я не настолько леди. И в детстве я, наверное, излазила все окрестности городка, где мы жили.

—С трудом представляю тебя сорванцом, крадущим яблоки из чужого сада.

—Нет, сорванцом я точно не была,— усмехнулась я.— Скорее кошкой, которая гуляла сама по себе. Разумеется, я почти всегда гуляла под маминым присмотром, но мама обычно не возражала против моей исследовательской деятельности, если это не представляло большого вреда.

—И у тебя не было няни или гувернантки?

—Мы скромно жили, и прислуги у нас было мало. Родители воспитывали меня сами. А другие дети меня… не любили.

—Почему?