Мой любимый киллер - Татьяна Полякова

В коридорах Дома культуры царила гулкая тишина, вахтершадремала на стуле, сложив на груди руки, беспокоить ее я не стала, поднялась навторой этаж. Дверь одной из комнат была приоткрыта, кто-то наигрывал нафортепиано знакомый вальс, я прошла мимо, стараясь не шуметь, и на следующейдвери, обитой черным дерматином, увидела табличку «Изостудия», толкнула дверь ивошла в большую комнату с окном во всю стену. Молодая женщина в голубомпереднике стояла на стремянке и что-то искала на одной из полок металлическогостеллажа. Услышав шаги, она обернулась и спросила с улыбкой:

— Вам кого? — Хороший вопрос.

— Я бы хотела увидеть преподавателя изостудии, —ответила я и добавила с опозданием:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — кивнула женщина и не торопясьспустилась со стремянки. — Я преподаватель. Вообще-то у нас кружок рисования,изостудия — громко сказано, поселок небольшой, но дети к нам приходят охотно. Увас мальчик или девочка? Какой возраст?

— Семь лет, — ответила я и протянула фотографию.

— А, Славик, — улыбнулась женщина. — Так выего мама? Опять приехали?

— Он посещал изостудию? — боясь поверить в удачу,спросила я.

— Да. — В лице женщины появилось недоумение, онаподумала и спросила:

— Вы его мама?

— У нас большие проблемы с его отцом.

— Вы хотите сказать… — Женщина опустилась на стул икивнула мне. — Вы садитесь, пожалуйста, садитесь… Это что ж, он увезребенка без вашего разрешения?

— Да. И я пытаюсь его найти. Когда он был здесь?

— В марте. Он ходил всего три недели, в общей сложностивосемнадцать часов. Но мальчик исключительно талантлив, не обратить на неговнимания было невозможно.

— Он приходил один?

— Не знаю. Нет… по-моему, его ждали в машине, покрайней мере, один раз я точно видела, как он садился в светлые «Жигули», зарулем был мужчина. Я подумала: отец.

— А в первый раз он приходил с отцом?

— Нет. Вошел в класс, поздоровался, сел вот тут вуголке и стал рисовать. Кружок у нас бесплатный, слава богу, пока мы можем себеэто позволить, иначе больше половины детей перестанут приходить…

— Он вам что-нибудь говорил о предстоящем отъезде?

— Нет. Просто больше не пришел.

— Может быть, произошло что-то такое, что заставило егобросить студию?

— Нет, абсолютно ничего… Отношения с ребятами у негобыли хорошие, хотя он держался особняком, у нас общий класс, но дети работают спедагогом индивидуально, то есть, я хочу сказать, некоторая замкнутость вполнепонятна, особенно если ребенок увлечен рисованием. Славик был самым младшим,но… знаете, такое чувство возникало, что он совсем взрослый. Умный, талантливыймальчик. И вдруг перестал посещать кружок. Сначала я решила, что он заболел, апотом попросила детей сходить к нему домой и узнать, в чем дело. Дети сообщили,что он уехал. Я, честно сказать, очень расстроилась… и не простился даже.

— Такому поспешному отъезду должно быть объяснение.Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, не произошло ли что-нибудь такое, чторасстроило ребенка, может быть, он что-то вам рассказывал?

— Нет… нет… я прекрасно все помню, он был серьез-ныммальчиком, но сказать, что чем-то расстроен… нет. — Тут ее взгляд неожиданноостановился на ворохе газет на столе в дальнем конце комнаты. — Азнаете, — сказала она, — Слава действительно однажды оченьрасстроился и ведь как раз в последний свой приход сюда. Незадолго до этого кнам приходил корреспондент областной газеты Писал статью о том, как нелегкосейчас приходится таким Домам культуры, как наш, а ведь в поселке этоединственное место… извините. — Она кашлянула и продолжила:

— Так вот, он пришел еще до занятий, смотрел рисунки,конечно, обратил внимание на работы Славика, хотел сделать несколькофотографий, как дети занимаются… вы понимаете. Я, конечно, согласилась, но мыдоговорились, что фотографировать он будет вот из той комнаты. Если дверьоткрыть, все наше помещение как на ладони, а дети будут вести себя естественно.Детям я ничего говорить не стала, решив сделать им сюрприз. Статья появилась,мы получили номер, ну и я показала фотографию ребятишкам, точнее, двефотографии. Одна общая, а на второй Славик и подпись: «Будущий великийхудожник». У меня эта газета хранится, я ее вам сейчас покажу. — Женщинаподошла к полкам и стала перекладывать там различные бумаги, продолжаярассказывать:

— Я так радовалась, а Славик, представьте, нет, то естьничего такого он не сказал, а погрустнел как-то и до конца занятий не досидел,отпросился пораньше. А на следующий день уже не пришел… Вот газета, взгляните.

Снимок был не лучшего качества, да и бумага тоже, но нафотографии, безусловно, был Ванька, а фотография та же самая, которую принесмне Леня. Два месяца назад мой сын был жив.

— Вам плохо? — испугалась женщина.

— Нет, — не сразу ответила я. — Спасибо вам.

— Если хотите, возьмите газету с собой, у меня есть ещеодна, дома.

— Спасибо. — Я взяла газету из ее рук и, непростившись, пошла из комнаты.

«Ванька жив, — стонала и пела душа. — Мой сынгде-то здесь. Господи, хоть бы какой-то след, хоть следочек… хоть что-нибудь…»

Саша с удивлением посмотрел на газету.

— Что это?

— Ванька три недели посещал изостудию. Потом егофотография появилась в газете, и он исчез.

— Надо же… выходит, мы не зря сюда заехали… — Сашавнимательно рассматривал фотографию в газете. — Это точно твой сын?

— Да…

— Что удалось узнать?

Я пересказала свой разговор с преподавательницей, радуясь ивоодушевляясь все больше и больше.

По дороге в город воодушевления у меня поубавилось ипоявились иные мысли.

— Сворачивай к кладбищу, — попросила я Сашу.

— К какому? — удивился он.

— К Чепракову, ведь сейчас там хоронят?

— Да, конечно. Зачем тебе кладбище?

— Хочу кое-что проверить.

Он не стал больше спрашивать и на развилке свернул ккладбищу.