Сфинкс - Тобша Лирнер

Как только Ибрагим и охранник скрылись в доме, я пошел в сад проверить астрариум. Место, где я его закопал, было нетронутым, почва непотревоженной. Но теперь не могло быть и речи оставить его здесь.

На следующий день я занимался организацией своей поездки в Лондон. Собирал вещи, пытаясь таким образом отвлечь себя от мысли, что придется оставить могилу Изабеллы. Мне невольно казалось, что я покидаю ее саму, но обстоятельства требовали повидать брата. Меня встревожил звонок господину Фартайму и не давала покоя совесть, что я позволяю брату погибать из-за пристрастия к наркотикам. Внезапно мне пришла в голову мысль: может быть, Изабелла не так уж мало рассказала Гарету об астрариуме, когда просила его нарисовать древний механизм. Подойдя к шкафу, я достал спрятанный в глубине полки листок. Пусть брат попытается разгадать шифр. Он всегда блестяще справлялся с головоломками. Я засунул лист поглубже в боковой карман рюкзака.

Вечером я сел на кровать с письмом Изабеллы в руке. Ее четкий почерк, словно потянув за ниточки, вызвал в памяти картины: Изабелла болеет с братом за команду «Карлайл юнайтед», Изабелла делает доклад в Королевском археологическом обществе в Лондоне, Изабелла бешено отплясывает в квартире под музыку «Роллинг стоунз». Я снова перечитал строки:

Оливер, прости меня, я никогда не была до конца с тобой откровенна. Тогда, давно, Ахмос Кафре не только предсказал день моей смерти, но также сообщил, что я могла бы спасти свою жизнь, если бы вовремя нашла астрариум.

Изабелла настолько верила мистику, что написала завещание и отправила письмо Сесилии, — вот до какой степени расходились наши философские и культурные взгляды. Если бы у меня хватило силы воли, пока жена была жива, не бороться против этого несходства и не надеяться, что она когда-нибудь перерастет свои предрассудки, может быть, мне удалось бы ее спасти. Меня захлестнуло тошнотворное чувство вины. Не надо было позволять ей погружаться в тот день. Не надо было приезжать в Египет.

Я вышел на балкон и посмотрел на сад. На гранатовом деревце, которое я посадил над астрариумом, начали распускаться почки. Мне показалось, что я чувствую артефакт через все преграды — ткань, в которую он был завернут, деревянный ящик и фут земли над ним. Но еще возникло ясное ощущение, что он тоже смотрит на меня. Я мотнул головой, будто пытался избавиться от его власти, хотя понимал, что это всего лишь воображение. Но тут же в памяти всплыли слова Гермеса: «Не нужно недооценивать астрариум».

Но как я доставлю его в Англию? Если положить в багаж, можно попасться на таможне, и тогда меня арестуют за попытку нелегально вывезти из страны историческую ценность. Мне не выдержать еще одного допроса. Или взять только страницы с иероглифами, которые дал мне Гермес? Достаточно ли будет Хью Уоллингтону такой информации? Но чем больше я об этом размышлял, тем меньше мне хотелось оставлять астрариум. Я был связан с ним обещанием. Видел в нем частицу Изабеллы, а теперь и себя самого. И еще: если те, кто хочет им овладеть, пошли на убийство Барри, следовательно, лишь вопрос времени, когда они проскочат мимо охраны виллы. Придется брать астрариум с собой.

И тут я вспомнил похвальбу Билла Андерсона.

Я встретился с техасцем в Александрийском спортивном клубе. Некогда престижный загородный клуб, членами которого могли стать только избранные, имел конную беговую дорожку, площадки для крокета и боулинга и поле для гольфа с восемнадцатью лунками. Большая гостиная с деревянными балками в стиле тюдор и охотничьи трофеи напомнили мне английский сельский дом. После происшествия на вилле я регулярно чередовал людные места и путаницу темных переулков, где за человеком невозможно следить незаметно. Под едва слышный на расстоянии стук теннисных мячей мы потягивали на террасе джулеп, любуясь безукоризненно скошенными лужайками и фигурно подстриженными деревьями. В углу сидел величественный пожилой господин в красной феске и с красной гвоздикой в петлице блейзера. Он любезничал с дамами в выцветших, но элегантных платьях и шляпках. Дамам было хорошо к семидесяти. Мы наблюдали, как он целовал ручку одной из них, и та кокетливо улыбалась.

— Кто этот Мафусаил? — удивился Андерсон.

— Это мой друг Фаргалли-паша, бывший хлопковый король и бывший друг настоящих королей, кинозвезд и диктаторов, — объяснил я. — Теперь ему остались одни воспоминания.

— Все мы рано или поздно этим кончаем, — усмехнулся техасец и поднял стакан, приветствуя старика.

Фаргалли-паша улыбнулся и ответил на тост. Андерсон повернулся ко мне.

— И что это за тайная услуга, которую я должен тебе оказать?

Я подвинулся ближе.

— Ты говорил на Синае, что можешь под видом пожарного оборудования провести через таможню все, что угодно.

— Наверное, обкурился и нес всякую чушь.

— Слушай, Билл, я серьезно. Мне надо кое-что доставить в Лондон. Вещь, которую очень ценила Изабелла.

Андерсон внимательно посмотрел на меня и помешал коктейль украшавшей его веточкой мяты.

— Большую?

— Она находится в ящике размером примерно восемнадцать на двенадцать дюймов. Даже если ящик открыть, никто, кроме опытных археологов, не определит, что это такое.

— Господи, Оливер, неужели и ты этим занялся?

— Если ты решил, что я собираюсь толкнуть эту штуковину подороже, то ошибаешься. В конце концов она возвратится в Египет. Я только выполняю последнюю волю Изабеллы. И поверь, мне совсем не хочется это делать.

Техасец недоверчиво изогнул брови.

— Единственное, что могу предложить, — доставить предмет в Абердин на самолете компании, после чего он отправится в Лондон. Если ящик промаркировать знаком компании, никто не станет его открывать.

— Прекрасно. Как быстро это можно устроить?

— Я договорюсь, чтобы ты сам поместил свою вещь в самолет. А в Лондон она прибудет через пару дней после тебя. Мое оборудование всегда оказывается на месте до меня.

Я благодарно поднял стакан.

— Андерсон, я твой должник.

— Не премину с тебя спросить. — Мы чокнулись.

В день отъезда я заехал на виллу Брамбиллов. Когда я вошел, Франческа сидела с закрытыми глазами во внутреннем дворике, устроившись в кресле-качалке в небольшом круге солнечного света у прудика. Ее тень падала на воду, и в этом месте стояло легкое золотистое сияние — там в надежде на кормежку собрались карпы.

Сад, хотя и запущенный, был все еще прекрасен: ветви плюмерий образовывали на фоне неба красивый рисунок, там и сям через дорожку тянулась виноградная лоза. Кто-то — наверное, подросток, сын жильцов с верхнего этажа — нарисовал на задней кирпичной стене грубое подобие футбольных ворот и вывел слова: «Да здравствует Аль-Олимпи!» Все здесь было мирно и спокойно.

Я сел на свободный стул рядом с Франческой, размышляя, будить ее или нет.

— Вы пришли меня выселять? — отрывисто проговорила она, не открывая глаз, и ее голос прокатился по дворику словно реплика трагической актрисы.