Женский приговор - Мария Воронова

– Допустим, из самозащиты еще может, но так, чтобы лишать жизни беззащитных девушек просто для своего удовольствия, – тут у меня не вяжется, Леша.

Муж засмеялся:

– Птичка моя наивная, к чему этот психологический анализ, если он сто процентов свою медаль по блату получил?

– Думаешь?

– Да точно тебе говорю! Вот кто у него родители?

– Отец вроде ученый был, на оборонку работал.

– Ну так и все! Мальчик получился дурак дураком или разгильдяй космический, так что отмазать от армии ну никак не удалось, но все же из своих, не посторонний. Не от сохи. Армия у нас рабоче-крестьянская, и служат в ней дети рабочих и крестьян, а тут вдруг отпрыск ученого затесался, неудобно как-то. Давайте хоть медальку ему дадим в утешение.

Надежда Георгиевна поставила тарелку с «бедными рыцарями» на стол и помахала ладонью, чтобы быстрее остыли. Надо бы детей позвать на чай с гренками, но не хочется прерывать разговор.

– Считаешь, так было? Я думала, что ордена и медали у нас единственное осталось, что по блату не дают.

– Ага, сейчас! – муж рассмеялся. – Ты хоть собственную семью возьми. У тебя отец и оба брата погибли в боях, хоть одну награду дали им, хоть посмертно? А они ведь смертью храбрых пали, а не пропали без вести. Мама твоя – вдова павшего воина, солдатская мать, сельская учительница. Сколько она детей в люди вывела, сколько воспитала родине?

– Ой, не сосчитать.

– Ну и где у нее хоть одна награда? Хоть звание заслуженного учителя? Ничего она не получила, а какая-нибудь тварь возле нужных людей потрется, и пожалуйста, у нее все это есть! Поэтому не сомневайся, медаль твоему подсудимому досталась за что угодно, только не за личное мужество и героизм.

– Не хочется так думать, Алеша. А как же Еременко?

Алексей поморщился:

– Вадька еще с первого курса умел подлизаться ко всему, что дышит. Знаешь, другой вылечит человека и забудет, а Еременко вцепится как клещ.

Надежда Георгиевна кивнула и улыбнулась про себя. Вадим Еременко когда-то ухаживал за нею, но он был маленький, страшненький и из-за сельских манер казался глуповатым, поэтому она выбрала статного и симпатичного Алексея. Еременко вскоре женился на Надиной подружке Алене, и они стали дружить семьями. Потом Вадима отправили служить на Курильские острова, там он неожиданно не спился, а развернул лечебную и организационную работу, и хоть головокружительной карьеры не сделал, но был награжден орденом и несколькими медалями.

– Если бы я поехал служить в какую-нибудь дыру, тоже получил бы государственные награды, – пожал плечами муж, – как говорится, служи, дурачок, получишь значок. Только оно мне надо – похерить жизнь ради куска железа? Зато ты вон у меня карьеру сделала, дети выросли в культурной обстановке, мать под присмотром…

Надежда Георгиевна кивнула.

– Конечно, Шевелев мог бы и получше меня устроить, – продолжал Алексей с усмешкой, – эту мощность можно было использовать полнее, но только мама не слишком хорошо ладит с тетей Ниной.

«Интересно, почему?» Надежде Георгиевне стоило больших усилий не произнести это вслух.

– А все из-за платья. Если бы бабушка только знала, к чему приведет ее маленькая месть, так никогда бы не села за машинку!

– В смысле?

– Неужели ты не знаешь эту леденящую кровь историю? – засмеялся Алексей. – Ты же вроде дружила с Ниной Михайловной, я думал, она тебе давно рассказала.

– Нет.

– Это было сто лет назад, когда папа с мамой только поженились. Бабушка, мамина мама, очень хорошо шила, как профессиональная портниха, они в эвакуации выжили только благодаря ее таланту и «Зингеру». В общем, тетя Нина достала какой-то там невероятный крепдешин и попросила бабушку сшить ей платье, только маме так понравился материал, что она захотела его себе. Стали умолять тетю Нину уступить, мол, мама – новобрачная, ей нужно выглядеть, а Нине уже вроде как бы и не нужно. Тетка не уступила, что ж, ее право. Бабушка улыбнулась и сшила платье, которое выглядело и красиво, и аккуратно, но имело единственный недостаток – тетя Нина не могла его надеть. Потом бабушка извинялась, каялась, говорила, что не понимает, как такое могло произойти и где вкралась ошибка, демонстрировала безупречные расчеты и выкройки, плакала, предлагала компенсировать стоимость материала, но все бесполезно. Тетя Нина так и не подружилась с мамой.

«Господи, что ж мне перед свадьбой никто эту историю не рассказал! – с досадой подумала Надежда Георгиевна. – А теперь-то уже что… Теперь я сама знаю».

– А если бы не этот проклятый материал, они бы дружили втроем: тетя Нина, Ариадна Ивановна и мама, и тогда, конечно, Шевелев был бы более заинтересован в моей судьбе. Я не говорю, что надо меня тащить волоком, как тащат многих наших деток, но одно словечко тут, другое там, и я бы воспользовался шансом. Ну ничего, зато, может, он в наших детях примет участие, если ты все сделаешь, как он тебе говорит. Ты же сделаешь?

– Ну конечно, Леша, как же иначе!

– Тетя Нина мне высказывала претензии, что ты с его новой женой обнималась на похоронах. Прямо проклинала тебя, а видишь, ты все правильно сделала. С бабульками отношения разладились, зато появился прямой выход на Шевелева.

Надежда Георгиевна поморщилась. Вроде бы Алексей просто вслух произнес то, что она сама думает, но почему такое чувство, будто ненароком съела какую-то тухлятину?

«Просто в нашей жизни многовато «бы» и «зато», – подумала она, – слишком много».

Родители девушки жили далеко, на Юго-Западе, но Наташу это не смущало. Она любила водить машину.

В начале дороги у женщины еще кружилась голова, и Наташа предложила отвезти ее в приемный покой академии, но муж открыл окно, растер жене руки, успокоил, и недомогание прошло.

Усадив супружескую чету на заднее сиденье, Наташа попросила не обсуждать ход судебного заседания ни при ней, ни с ней, чтобы оставаться такой, как должно – беспристрастной, хотя ей очень хотелось сказать, что она думает об обвинителе, унизившем и измучившем отца не относящимися к делу вопросами.

«Почему надо было заставлять человека говорить плохо о собственной дочери, – размышляла она, проезжая по Литейному. По обочинам лежали грязные, неопрятные кучи снега, с отблесками от светящихся вывесок кафе и магазинов, в каждой из которых не горела минимум одна буква. – Или это уже рефлекс? Если человек хочет что-то получить от государства, обязательно надо заставить его отрекаться от близких, а лучше всего – от себя самого? Причем в идеале так, чтобы он и не понял, что отрекается».

На светофоре Наташа обернулась к своим пассажирам и спросила о самочувствии.

– Спасибо, мне гораздо лучше, – сказала женщина тихо. – А вы доктор?

– Да. Недавно закончила учебу.

– Я так хотела, чтобы Анечка пошла на доктора учиться, прямо радовалась, когда она провалилась в театральный. Что это за профессия для девочки, верно? Поэтому я специально устроила Анечку на кафедру в медицинский институт лаборанткой, пусть, думаю, посмотрит, вдруг понравится. Правда, она согласилась только на иностранные языки, но все равно…