Оскорбление нравственности - Том Шарп

— Когда я ем баранину, то об овце не думаю, — ответил коммандант. Мальпурго живо представил себе эту картину и снова икнул.

— Мрачный у вас взгляд на жизнь, — сказал он. — Такое впечатление, что вы не видите впереди никакой надежды.

Коммандант улыбнулся.

— Надежда есть всегда, мой друг, — сказал он, похлопывая Мальпурго по плечу и одновременно поднимаясь со скамейки. — Надежда есть всегда.

Коммандант ушел. А через какое-то время и сам Мальпурго тоже покинул беседку и отправился прогуляться пешком до Веезена.

— В наши дни повсюду стало невероятное количество пьяных, — заметил на следующее утро за завтраком майор Блоксхэм. — Вчера вечером в баре познакомился с одним парнем. Преподает английский в университете. На вид ему не больше тридцати. Напился по-черному и все время орал что-то насчет того, что все в жизни должно быть относительно. Пришлось отвезти его в гостиницу. Живет в каком-то санатории или что-то в этом роде.

— Молодежь дошла бог знает до чего, — сказал полковник. Если не пьянство, так наркотики. Страна катится в пропасть. — С этими словами он встал из-за стола и отправился на псарню проверить, как Харбингер готовит собак.

— В санатории? — переспросила миссис Хиткоут-Килкуун, когда полковник вышел. — Ты сказал — в санатории, Малыш?

— Какая-то дыра. Но постояльцы там есть, — ответил майор.

— Вот там-то, наверное, и остановился коммандант, — сказала миссис Хиткоут-Килкуун. Позавтракав, она распорядилась подать «роллс-ройс» и отправилась в Веезен, оставив полковника и майора Блоксхэма обсуждать рассадку гостей на торжественном обеде в клубе Дорнфорда Йейтса, который должен был состояться в тот день вечером. Торжественные обеды в клубе — такая тоска, нечто скучнейшее и со вершенно искусственное. Обществу в Зулулэнде не хватало того шика, который в Найроби делал жизнь по крайней мере терпимой. Все они тут какие-то слишком raffmes,[45]думала миссис Хиткоут-Килкуун, прибегая к тому небольшому запасу французских слов, с которыми она была аu fait[46]и которые были de rigueur[47]среди ее друзей в Кении. Вот чем отличался здесь коммандант от всех остальных: уж его-то никак невозможно было обвинить в том, что он raffine.

— Он какой-то настолько приземленный, — проговорила она вслух, припарковывая машину около гостиницы и входя внутрь.

Встреча их тоже оказалась довольно-таки приземленной. Когда миссис Хиткоут-Килкуун в конце концов нашла комнату комманданта — что стоило ей определенных усилий — и постучала, коммандант открыл дверь, стоя в нижнем белье, он как раз переодевался, чтобы пойти на рыбалку, — и поспешно захлопнул дверь снова. Через некоторое время дверь открылась, и коммандант предстал, одетый уже должным образом. Но миссис Хиткоут-Килкуун успела изучить прибитую к двери эмалированную табличку и сделала из нее собственные выводы о причинах стоявшего здесь запаха.

— Входите, пожалуйста, — сказал коммандант, в очередной раз демонстрируя ту вульгарность, которая так привлекала в нем миссис Хиткоут-Килкуун. Она вошла и подозрительно огляделась по сторонам.

— Я бы не хотела вам мешать, — сказала она, вы разительно посмотрев на краны и трубы.

— О, вы мне нисколько не мешаете. Я как раз собирался…

— Ну, неважно, — поспешила перебить его миссис Хиткоут-Килкуун. — Незачем вдаваться в подробности. У каждого из нас есть какие-то болячки.

— Болячки? — удивился коммандант.

Миссис Хиткоут-Килкуун сморщила нос и открыла дверь.

— Хотя, если судить по запаху, у вас они гораздо серьезнее, чем у большинства других. — Она вышла в коридор, коммандант последовал за ней.

— Это сера, — объяснил он.

— Чепуха, — ответила миссис Хиткоут-Килкуун, — это недостаток движений. Ну ничего, скоро мы все исправим. Что вам нужно, так это хорошая прогулка верхом перед завтраком. Сидеть можете?

Коммандант Ван Хеерден заметно смутился, но поспешил заверить, что тут у него все в порядке.

— Ну что ж, это уже хорошо, — заметила миссис Хиткоут-Килкуун.

Они вышли через вертящиеся двери наружу и теперь стояли на террасе, где воздух был заметно свежее. Некоторая резкость в манерах миссис Хиткоут-Килкуун здесь исчезла.

— Мне очень жаль, что вы сюда угодили, — сказала она. — Это наша вина. Мы искали вас в гостинице в городе. Я даже не подозревала о существовании этого места.

Она картинно облокотилась на перила и окинула критическим взглядом здание гостиницы с его выцветшей вывеской и обшарпанной террасой со следами от присосок вьющихся растений. Коммандант объяснил, что он пытался позвонить, но не мог найти номера телефона.

— Конечно, не могли, дорогуша, — сказала миссис Хиткоут-Килкуун, беря его под руку и спускаясь вниз по ступенькам в сад. — У нас нет телефона. Генри, знаете ли, такой скрытный. Он играет на бирже, и ему становится просто не по себе от одной мысли, что кто-нибудь может подслушать его распоряжения брокеру и сорвать на этом большой куш.

— Ну что ж, это можно понять, — ответил коммандант, абсолютно не представлявший себе, о чем именно идет речь.

Они прошлись по дорожке, ведущей к реке. Миссис Хиткоут-Килкуун все время оживленно болтала о жизни в Кении и о том, как она тоскует по прекрасным временам, которые у них были в Томсон-Фоллс.

— У нас был там прекрасный дом, он назывался Литтлвудс-лодж, в честь… ну, неважно. Скажем, в честь первого большого coup[48]Генри, и там было море азалий, просто целые акры азалий. Мне кажется, Генри поэтому и выбрал Кению. Он просто помешан на цветах, а в южной части Лондона азалии растут так плохо.

Коммандант заметил, что надо действительно очень сильно любить цветы, чтобы ради этого переехать жить в Африку.

— А кроме того, была еще и проблема налогов, — продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. — Я хочу сказать, что когда Генри выиграл… ну, словом, когда у него появились деньги, он просто не мог жить больше в Англии, при этом ужасном лейбористском правительстве, которое налогами отбирает все до последнего пенни.

Какое-то время они еще погуляли вдоль реки, а потом миссис Хиткоут-Килкуун сказала, что ей пора возвращаться.

— Не забудьте про сегодняшний вечер, — напомнила она, усаживаясь в машину. — Торжественный обед в восемь часов, коктейли — с семи. Буду вас ждать. Au'voir,[49]— и, помахав на прощание затянутой в перчатку рукой, она уехала.