Дело врача - Артур Конан Дойл

— Вы, наверно, помолвлены? — спросила миссис Клаас у Хильды с присущей местным жителям бестактностью.

Хильда зарделась.

— Нет… Мы просто знакомы. Доктор Камберледж служил в том же госпитале в Лондоне, где я была медсестрой. А теперь он решил попытать счастья в Родезии. Вот и все.

Этот ответ, конечно, был правдой лишь формально. Миссис Клаас недоверчиво посмотрела на Хильду, потом на меня.

— Вы, англичане, странный народ! — снисходительно резюмировала она, слегка пожав плечами. — Но чему дивиться: вы же из Европы! Там, мы знаем, все совсем по-другому.

Хильда и не пыталась что-либо объяснить. Ей не удалось бы добиться понимания от этой доброй души. Горизонт миссис Клаас был слишком узок. Она была безобидной домохозяйкой, которую заботила лишь диспепсия[43]и уход за малышами. Хильда покорила ее сердце тем, что выказала непритворное восхищение младенцем. Для матери такого достаточно, чтобы простить многие чудачества, на какие горазды эти непостижимые англичане. Миссис Клаас отнеслась ко мне благосклонно, потому что ей нравилась Хильда.

Мы провели несколько месяцев вместе на ферме Клаасов. Если бы не присутствие Хильды, там было бы совсем тоскливо. Голые глинобитные стены; нагромождение бесформенных и запыленных опунций вокруг тростниковых хижин работников-кафров; огороженные камнем краали — загоны для овец и крытые рифленым железом стойла для волов, главной здешней тягловой силы — все было таким грубым и уродливым, как может быть только в необжитой новой стране. Мне казалось кощунством, что Хильде приходится жить среди этого беспорядка — Хильде, которую я воображал не иначе, как гуляющей по обширному английскому парку, с коттеджами елизаветинских времен и древними необъятными дубами. Для моей возлюбленной годилась лишь изящная атмосфера проверенной временем цивилизации, с кружевами кофейного цвета, заросшими плющом аббатствами, со стенами, изукрашенными лишайником…

Плохо было и то, что мы влачили там совершенно бессмысленное существование, неизвестно зачем. Для меня это оставалось загадкой. Когда я спросил Хильду, она только покачала головой с обычным своим пророческим видом и ответила:

— Ты не понимаешь Себастьяна настолько хорошо, как я. Нам нужно его дождаться. Следующий ход — за ним. Когда он его сделает, я пойму, как можно поставить ему мат.

Итак, мы выжидали, пока Себастьян двинет свою пешку, а тем временем я забавлялся фермерством по-южноафрикански — не слишком успешно, должен признать. Природа создавала меня не для выращивания овса. Я не разбираюсь в статях волов, а мои мнения по поводу откорма кафрских овец вызывали широкие улыбки на черных лицах работников-машона.

Я все еще жил у тетки Метти, как все называли миссис Клаас; она была почетной тетушкой все здешней общины, а оот[44]Ян Биллем — почетным дядей. Эти простые, домовитые люди жили в полном согласии со своими религиозными принципами, питались неизменно вареной говядиной и хлебом; они сильно страдали от хронической диспепсии, и я не сомневался, что вызвана она была, хотя бы отчасти, монотонностью их жизни, скудостью питания и интересов. Рядом с ними не верилось, что на дворе — конец девятнадцатого века; безмятежность и ограниченность этих людей принадлежали к доисторической эпохе. Европа для них не существовала; они знали только, что оттуда прибывают поселенцы. Намерения русского царя, замыслы кайзера никогда не нарушали их покоя[45]. Заболевший вол, выпавшая на крыше черепица для их существования значили больше, чем война в Европе. Единственным всплеском в их ровно текущей обыденности были совместные, всей семьей, моления, единственным событием недели — посещение церкви в Солсбери. И все же и им не был чужд энтузиазм, хотя и очень односторонний: как и все обитатели миль на пятьдесят вокруг, они глубоко веровали в «будущее Родезии»[46]. Когда я окидывал взглядом нетронутую землю, — томительную плоскую протяженность рыжей почвы и бурых трав, — я не мог не согласиться, что при таком настоящем хоть какое-то будущее здесь не помешало бы.

По природе я не первопроходец. Меня больше тянет к обустроенным цивилизациям. Прозябая среди зародышей городов и полей, я тосковал по домикам из серого камня, по церквям норманнских времен, по английским коттеджам, крытым камышом.

Однако ради Хильды я все терпел и усердно старался усвоить азбучные истины сельского хозяйства на несуществующей ферме под руководством дядюшки Яна Виллема.

Со дня моего поселения у Клааса прошло несколько месяцев, когда мне потребовалось на день съездить в Солсбери по делам. Я заказал в Англии кое-какие приспособления для своей фермы, и их наконец доставили. Теперь мне нужно было договориться о доставке груза из города до моего клочка земли — а это была грандиозная задача. Я уже собирался выехать и подтягивал подпругу на своей крепкой коренастой лошадке, когда Ян Биллем Клаас самолично подошел ко мне с весьма таинственным видом, его широкое лицо все пошло складками от предвкушаемого удовольствия. Оглядевшись по сторонам, как заговорщик, он вложил мне в ладонь шестипенсовую монету.

— Что вам купить? — спросил я, сильно озадаченный, подозревая, что услышу: «Табак». Тетушка Метти попрекала его тем, что для церковного старосты он слишком много курит.

Он приложил палец к губам, кивнул и снова огляделся.

— Леденцы для Сэнни, — прошептал он с виноватой улыбкой. — Но, — еще один настороженный взгляд на окрестности, — отдайте их мне, пожалуйста, когда тетки Метти рядом не будет.

Он подчеркнул важность соблюдения тайны еще одним кивком.