Сын - Филипп Майер

После долгого отсутствия вернулся мутный призрак. Маячил в углу кабинета, неотступно следовал за мной по всему дому, правда, за собой пока никуда не звал (однажды возник прямо посреди речного потока, простирая ко мне руки, как Христос). Я убрал подальше все пистолеты. Нет сил злиться на Педро и на отца. Съездил на могилы матери, Эверетта и Пита-Младшего (змеиный укус, Полковник тут совершенно ни при чем, но я все равно винил именно его).

Полковник, разумеется, чувствует, что-то не так. Но не понимает, что именно. Пару раз, застав меня за чтением в гостиной, он как будто ждал, что я сейчас начну разговор. Я молчал – с чего бы мне заговаривать? – и он смущенно удалялся.

Человек такого ума, как Педро, не мог не догадываться. Об этом твердит голос отца – внутри, прямо в моей голове. Тот же самый голос утверждает, что у Педро не было выбора: раз его дочери вышли замуж за таких проходимцев, те стали членами его семьи, отцами его внуков. А раз выбора не было у Педро, его не было и у нас. Привычная отцовская логика: никогда нет иного выбора.

А меня тем временем терзают призраки собственного малодушия. Если бы я женился на Марии (в которую был недолго влюблен), а не на Салли (идеальной партии)… которой было тридцать два, она дважды была обручена, любила городскую жизнь и Даллас, исходила злостью и обидой с самой первой минуты, как сошла с поезда, она и приехала-то сюда только потому, что ее отец, мой отец и природа не оставили ей иного выбора. Когда мы встретились с Питером, я была так одинока – любимая легенда о моих ухаживаниях. Родители устроили наш брак, точно мы были породистыми бычком и телочкой. Наверное, я сгущаю краски, ведь первые годы прошли вполне безоблачно, но потом Салли, должно быть, поняла, что я и в самом деле не намерен отсюда уезжать. Многие люди нашего круга, разумно отмечала она, владеют не единственной резиденцией. Да, но мы – совсем не то что другие семьи.

Порой я вижу, как Хосе, Чико и (что совершенно невозможно) сам Педро стреляют в нас с другого берега. Иногда вспоминаю события, как они происходили на самом деле, – полдюжины всадников прячутся в кустах в сотнях ярдов от нас. То ли мексиканцы, судя по одежде, то ли нет.

У меня-то была самая выгодная позиция – в тылу, на высоком берегу. Будь у меня чуть больше времени прицелиться или спешиться… но я вовсе не стремился попасть в них. Надеялся отодвинуть смерть, хоть на миг, потому стрелял выше голов – пошуметь да напугать, предельная дальность избавляла от необходимости быть метким. А поправь я прицел… один из тех, по кому я намеренно промахнулся, ранил Гленна. И вся история закончилась бы прямо там, на берегу. Хотя вряд ли, конечно.

Ничего не могу поделать – мне нравятся мексиканцы. Как говорят их белые соседи, они просто койоты, явившиеся в этот мир в человеческом облике, и когда они умирают, обходиться с ними следует как с койотами. А я на их стороне, инстинктивно; они меня за это презирают. Я вижу в них себя; они чувствуют себя оскорбленными. Наверное, трудно уважать человека, у которого есть то, чего нет у тебя. Разве что понимаешь, что он мог бы тебя убить. В них, похоже, с младенчества воспитано почтение к твердой руке – им удобно в старой системе отношений патрон/пеон, – и любые попытки разрушения границ они считают недостойными, или подозрительными, или проявлением слабости.

Быть диким животным, как мой отец, не отягощенным ни разумом, ни муками совести. Мирно храпеть во сне, не терзаясь сомнениями, в уверенности, что человеческая плоть ничем не отличается от говядины.

Во сне я вижу Педро и его вакерос, тела их в ряд разложены во дворе. Распахнутые рты, открытые застывшие глаза, над ними роятся мухи и пчелы. Вот он на кровати, в ногах – мертвая дочь, рядом – мертвая жена. Видел ли он, как их убивали? Узнал ли в стрелявших, своих друзей?

17 сентября 1915 года

Салли перебралась в отдельную спальню. Гленн все еще в Сан-Антонио; мы по очереди навещаем его. Пилкингтон ничего толком не говорит. Вакерос подозревают, что тут не обошлось без черной магии, мол, это козни брухо[67].

За ужином Салли спросила:

– Полковник, какую премию вы назначали за убийство волка?

– Десять долларов за шкуру. Столько же за пуму.

– А сколько, по-вашему, стоит мертвый мексиканец?

– Прекрати, – не выдержал я.

– Я просто спрашиваю, Пит. Это разумный вопрос.

– Не думаю, что придется назначать премию, – вмешался Чарлз.

– То есть десять долларов – это слишком много? Или наоборот – мало?

– Я бы предпочел прекратить этот разговор. Раз и навсегда.

– Я что-то не возьму в толк, Питер, ты хоть немного огорчен? А остальные понимают это? Как вам кажется, Питер выглядит расстроенным?

Общее молчание нарушил Полковник:

– У Пита свой способ справляться с проблемами. Оставь его.

Метнув разъяренный взгляд в сторону отца, она вскочила и унесла в кухню свою тарелку. Меня она уже давно ненавидит.

Мы не одиноки в своих страданиях, пытаюсь я себя утешить. Две недели назад сожгли железнодорожный мост в Браунсвилле (в очередной раз), перерезали телеграфную линию, двух белых застрелили в толпе рабочих. Убито около двадцати теханос – это те, о которых хоть что-то известно. Третья кавалерийская бригада ведет регулярные бои против мексиканской армии на границе, перестреливаются через реку. Трое кавалеристов убиты инсургентами недалеко от Лос-Индиос, а в Прогресо, на мексиканской стороне, выставлена на шесте голова пропавшего американского рядового.

Есть и хорошие новости: в воздухе носятся свежие запахи, земля оживает. Дожди продолжаются, цветут аделии и гелиотропы, в ветвях анакахуиты[68]порхают колибри и синекрылые бабочки, благоухают эбеновые и гваяковые деревья. Облака пламенеют в свете заката, сверкает под солнцем река. Но не для Педро. Для Педро наступила вечная тьма.

1 октября 1915 года

Проснулся на стуле у кровати Гленна с мыслью, что если просижу здесь подольше, то придет мать и поболтает со мной. Мне всегда нужны были другие люди, чтобы прогнать призраков. Я бреюсь, разглядывая в зеркале незнакомое лицо; черты искажены, как у покойника.

3 октября 1915 года

Вернулся домой. Из Ларедо приехал судья Пул, сообщил, что Педро Гарсия в течение восьми лет не платил налоги. Я понял, к чему он клонит. И чуть со стыда не сгорел. В ушах зашумело, я едва разбирал, что он говорит.

Судья озадаченно взглянул на меня.

– Звучит сомнительно, – выдавил я.

– Пит, налоговый реестр Округа Уэбб в моем ведении, я проверял вместе с Брюстером из Диммита.

– Все равно не верю.

Пул затрясся, как простокваша в ведерке. Он осознавал, что его в открытую назвали лжецом, но я был сыном Полковника, за которого он голосовал. Судья повторил, что штат Техас официально предлагает нам выкупить земли Гарсия, двести участков, за сумму, равную неуплаченным налогам.