Лавандовая комната - Нина Георге

Катрин, сегодня утром я проснулся и целых три секунды отчетливо сознавал, что ты – скульптор души. Что ты – женщина, способная укротить страх. Под твоим резцом камень вновь превращается в человека. Джон Лост, валун.

Катрин, реки – это не море. Море требует, а реки дают. Мы здесь впрок накачиваемся тишиной, благодушием, меланхолией и атласным вечерним покоем, в котором медленно гаснет сизо-голубое сияние уходящего дня. Я сохранил морского конька, которого ты мне слепила из хлеба, с перчинками вместо глаз. Ему срочно нужен спутник. По мнению Жанно Э.

Катрин, люди, странствующие по рекам, лишь в пути обретают дом. Они любят книги о дальних островах. Если бы эти водоплавающие кочевники знали, где пристанут завтра, они бы заболели. Ж. Э. из П., человек без адреса, который понимает этих бродяг.

Кроме того, Эгаре открыл для себя дыхание звезд над реками. Сегодня они ярко горят, завтра бледно мерцают, потом опять разгораются. И дело вовсе не в дымке или слабых очках – просто у него теперь было время оторвать взгляд от земли.

Казалось, звезды и в самом деле дышат в каком-то невероятно медленном глубоком ритме. Они дышат и равнодушно взирают на рождение, становление и гибель миров. Некоторые из них видели еще динозавров и неандертальцев, видели, как возводились пирамиды и как Колумб открывал Америку. Земля была для них всего лишь островом, одним из множества островов Вселенной, этого безбрежного Океана, а ее обитатели – микроскопическими букашками…

В конце первой недели один бриарский чиновник по секрету сообщил Эгаре, что им совсем необязательно регистрировать свою сезонную торговлю или плыть дальше. Он сам был большим любителем американских триллеров.

– Только в дальнейшем будьте внимательны при выборе стоянки: французская бюрократия по природе своей – бескомпромиссна!

Сделав запасы продовольствия, электропитания, воды, адресов и номеров мобильных телефонов отзывчивых людей, живущих на воде, они вошли в боковой канал Луары. Вскоре по берегам мимо них поплыли замки, густые смолисто-душистые леса и виноградники, где выращивались такие знаменитые сорта, как «сансер-совиньон», «пуйи-фюме» и «пино-нуар».

Чем дальше они продвигались на юг, тем жарче становилось лето. Время от времени им попадались другие суда; на палубах загорали женщины в бикини.

На пойменных лугах ольшаники, кусты ежевики и дикие виноградные лозы сплетались в заколдованные первобытные леса, пронизанные золотисто-зеленым светом, в котором плясали пылинки. Между стволами поблескивала болотная вода, кое-где мелькали ягоды бузины, сквозили кривые буки.

Кунео вытаскивал из журчащей воды одну рыбину за другой, а на длинных плоских песчаных отмелях отдыхали серые цапли, скопы и крачки. Изредка в кустах всплескивали бобры. Это была старая добрая Франция, разворачивавшая перед ними свои прелести, – аппетитная, пьянящая, по-королевски пышная, зеленая и пустынная.

Однажды поздно вечером они бросили якорь у какого-то заросшего заброшенного пастбища. Стояла мертвая тишина. Они были совершенно одни, если не считать двух-трех сычей, время от времени перекликавшихся друг с другом через реку.

После ужина при свечах они вынесли на палубу одеяла и подушки и улеглись трехконечной звездой, голова к голове.

Прямо над ними светлым шлейфом, словно хвост гигантской кометы, протянулся Млечный Путь.

Тишина была оглушительной, а чернильно-синяя бездна ночного неба казалась воронкой, засасывающей их медленно, но верно.

Макс достал из кармана тонкую самокрутку с марихуаной.

– Я решительно протестую… – лениво произнес Жан.

– Есть! Вас понял, капитан. Мне ее дал один голландец, у него не хватило денег на Уэльбека[49].

Макс прикурил косяк.

Кунео принюхался.

– Пахнет как пригоревший шалфей.

Он бережно взял в руку самокрутку и осторожно затянулся:

– Брр! А вкус – как будто елку лизнул!

– Надо вдохнуть поглубже, втянуть дым в легкие и подержать как можно дольше, – посоветовал Макс.

Кунео сделал, как было сказано.

– О Мадонна!.. Клянусь своим фартуком!.. – прохрипел он, чуть не задохнувшись.

Жан, набрав в рот дыма, не торопился затягиваться. Какая-то часть его противилась, опасаясь потери контроля над телом и сознанием. Другая часть, наоборот, жаждала именно этого.

Он все еще был Жаном; в него словно была забита пробка из времени, привычки и застаревшего страха, не дававшая его печали вырваться на волю. Он чувствовал себя переполненным окаменевшими слезами, которые не пропускали внутрь ничего другого.

Он так до сих пор и не признался ни Максу, ни Кунео в том, что женщина, ради которой он обрубил концы своей жизни, давно превратилась в прах.

Как и в том, что его мучил стыд. И что именно стыд был причиной этого безумия. И что он не знал, зачем едет в Боньё, чтó надеется там найти. Мир? Его он вовсе не заслужил.

Ну ладно, еще одна затяжка ему не повредит.

Дым был горячим и едким. На этот раз он затянулся глубоко.

У него появилось чувство, как будто он лежит на дне моря – моря из тяжелого воздуха. Было тихо, как под водой. Даже сычи умолкли.

– Обалдеть – сколько звезд… – пробормотал Кунео заплетающимся языком.

– Наверное, мы летим прямо на небо, – сказал Макс. – Земля – это диск, понимаете?

– Или пицца-салями, – икнув, прибавил Кунео.

Они с Максом расхохотались. Их хохот вспорол речную тишину гулкими раскатами, насмерть перепугав зайчат в зарослях, которые с бешено бьющимися сердцами еще глубже втиснулись в свои гнезда.

Жан кожей ощутил ночную росу. Он не смеялся. Толщи колыхавшегося над ним воздушного моря, казалось, придавили и обездвижили его грудную клетку.

– А какая она была, эта женщина, которую ты ищешь, Кунео? – спросил Макс, когда они успокоились.

– Красивая. Молодая. И очень загорелая, – ответил Кунео.

Он помолчал несколько секунд.

– Вся, по самое… ну, ты понимаешь, по самое что… А там у нее кожа была белая, как сливочный крем.

Он вздохнул:

– И такая же сладкая…

Над ними время от времени вспыхивали и гасли, перечеркнув черное небо, метеориты.

– Глупости любви – самые прекрасные глупости. Вот только платить за них приходится дороже всего… – прошептал Кунео и натянул одеяло до самого подбородка. – Хоть за большие, хоть за маленькие.

Он опять вздохнул:

– Это была всего одна ночь. Виветт была тогда помолвлена. Но, как выяснилось, она только казалась недоступной для мужчин, особенно для таких, как я.