Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Елена Сергеевна говорила мне, что, едва увидев Михаила Афанасьевича, сразу поняла, что влюбилась. И Булгаков, как он признавался ей потом, в тот момент испытал те же чувства.

Он шутил, что Елена Сергеевна околдовала его, привязав к себе тесемочками на своих рукавах. Дело в том, что у нее развязались тесемочки на платье, и она попросила Булгакова помочь ей завязать их. Тот завязал и словно в самом деле привязал себя к ней.

Елена Сергеевна на тот момент была замужем за генералом Шиловским. Очень хорошим, как она говорила, человеком. У них росло двое сыновей — Евгений и Сергей.

Но ее чувства к Булгакову были так сильны, что она ничего не могла с собой поделать. Они встречались едва ли не каждый день. А однажды Михаил Афанасьевич даже явился к Елене Сергеевне ночью.

Не в дом конечно же. Он вызвал ее на улицу и повел на Патриаршие пруды, где указал на одну из скамеек: «Здесь они впервые увидели его». Он тогда уже начал работать над своим романом…

* * *

Когда об отношениях Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны стало известно ее мужу Шиловскому, тот сразу же сказал, что не станет мешать ее счастью. Потому что Елена Сергеевна — самый дорогой для него человек и ее счастье для него превыше всего.

Вот только детей он хотел оставить себе. И попросил, чтобы Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич не виделись один год и смогли понять, так ли сильны их чувства.

Они действительно не виделись год. Елена Сергеевна уехала в Киев. А когда пришло время возвращаться в Москву, она решила, что пожертвует своим чувством ради детей, ради того, чтобы они жили с матерью и отцом.

Но так получилось, что в дороге она купила какой-то роман, совершенно банальный и ничем не примечательный. В нем описывалась рядовая история о том, как женщина, полюбив мужчину на стороне, не оставила семью и пожертвовала собой ради детей. И когда в старости она сказала об этом сыну, тот ее спросил: «А зачем?» И эта история оказалась такой созвучной перипетиям самой Елены Сергеевны, что она приняла решение уйти от мужа.

«Я бы никогда с мужем не рассталась, если бы не поняла, что это не просто роман. Булгаков пошел к нему объясняться, и потом говорил, что чувствовал себя ничтожеством, когда Шиловский произнес: „Вы поймите, какое сокровище вам достанется, какая она женщина!“».

Вернувшись в Москву, с Булгаковым Елена Сергеевна не встречалась, хотя все время о нем думала.

Травля тогда была уже в полном разгаре. Практически все его друзья разбежались.

И вот она решила зайти в кафе, где они когда-то встречались, и вдруг увидела его. «Он сидел один и что-то пил, при этом у него было такое лицо… что я поняла, что мы с ним никогда не расстанемся».

* * *

Наверное, в Елене Сергеевне было какое-то скрытое женское обаяние, даже что-то большее. В ней была какая-то внутренняя свобода и естественность.

Я, кажется, не видела ни одной ее удачной фотографии. Она казалась такой гармоничной, а это не видно ни на одном из ее фотоизображений…

Я всегда удивлялась ее жизнелюбию. Когда она мне рассказывала о том, как ужасно было пережить смерть сына, я спросила, как же такое можно вынести. Она мне ответила: «Вер, ну мы же с ним увидимся. Надо только подождать».

Вся ее сила была в вере. От нее всегда исходила какая-то доброжелательность. Она искренняя была, слушала вас так, как будто вы — ее любимая сестра.

Никогда не говорила плохо о бывших женах Булгакова.

Она была благодарна первой его жене за все, что та для него сделала. Он сам много раз говорил, что еще поплатится за то, как с ней обошелся, и что он в вечном долгу перед ней.

Елена Сергеевна общалась с первой женой Михаила Афанасьевича. Та была очень приятной женщиной.

А вот вторая была совсем не подарок. Когда она была женой Булгакова и тот работал в кабинете, женщина приглашала гостей и, например, могла громко играть на фортепиано и слушать музыку. Когда Михаил Афанасьевич выглядывал из кабинета и просил быть чуточку потише, так как он пишет, его вторая жена говорила: «Ты что, Достоевский, что ли?»

А вот Елена Сергеевна была, конечно, идеальной женой художника. Когда после смерти Михаила Афанасьевича к ней стали приходить иностранные журналисты и издатели и просить рукопись романа, она всем отвечала отказом.

— Представляете, сколько денег вы потеряли? — как-то спросил ее один из иностранцев.

— Это вы не представляете, сколько я приобрела, — ответила Елена Сергеевна.

А когда роман наконец был опубликован, Елена Сергеевна сказала: «Вот теперь при встрече я смогу честно взглянуть в глаза Миши…»

* * *

Елена Сергеевна преображалась и превращалась на глазах в ту Маргариту, которая разносит дом писателей, лишь когда речь заходила о тех людях, которые травили мужа.

Да и вокруг нее всегда было бабьё, вороны, любимое создание дьявола. Чего только про нее не говорили. Как все переворачивали и как злобствовали, завидовали…

У них с Булгаковым своих детей не было. Михаил Афанасьевич ведь в юности употреблял наркотики и, возможно, не хотел, а может быть, и не мог иметь детей.

«Но у нас была удивительная жизнь, — признавалась мне Елена Сергеевна. — Мы с Мишей ни разу не поссорились».

И сам Булгаков тоже считал, что Елена Сергеевна была послана ему свыше.

Елена Сергеевна обожала Михаила Афанасьевича, верила в него и всячески поддерживала и помогала. Он ведь в конце жизни совсем ослеп. И «Мастер и Маргарита» был закончен уже под диктовку. Елена Сергеевна рассказывала, что Булгаков, продиктовав одно предложение, потом несколько раз повторял его, затем просил, чтобы Елена Сергеевна прочла его, и, проверив то, что вышло, на слух, без конца вносил изменения.

Когда Булгаковы только стали жить вместе, Михаил Афанасьевич взял с Елены Сергеевны слово, что умрет у нее на руках. Елена Сергеевна вспоминала, что Булгаков вообще довольно часто говорил о своей смерти. Но делал это так весело и непринужденно, что никто не воспринимал его слова всерьез. Все только смеялись. И она тоже, услышав просьбу мужа, кивнула — конечно же он умрет у нее на руках. И именно так оно и вышло.

Умер Михаил Афанасьевич, держа в ладонях руку Елены Сергеевны.

Она вспоминала, что Булгаков был уже мертв, а его рука какое-то время еще сохраняла тепло.

Последними словами Михаила Афанасьевича были: «Господи, прости. Господи, прими». Об этом почему-то нигде не написано. А я готова на Евангелии поклясться, что Елена Сергеевна сказала мне именно так: «Господи, прости. Господи, прими»…

* * *

Из письма Елены Сергеевны брату Михаила Афанасьевича

«Мы засыпали обычно во втором часу ночи, а через час-два он будил меня и говорил: „Встань, Люсенька, я скоро умру, поговорим…“

Когда мы с Мишей поняли, что не можем жить друг без друга (он именно так сказал), — он очень серьезно вдруг прибавил: „Имей в виду, я буду очень тяжело умирать, — дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках“.