Вечная ночь - Полина Дашкова

* * *

— Чем от тебя пахнет? — однажды спросила Женя. — Потрясающийзапах. Только духи, кажется, женские.

Через месяц после их знакомства Зацепа снял квартиру в новомдоме у метро «Профсоюзная», неподалёку от дорогого оздоровительного центра,который посещал несколько лет подряд, раз в неделю. Девочке он наплёл, будто бынекий частный коммерческий университет в Москве заключил с ним долгосрочныйконтракт на чтение лекций по древней истории, теперь он будет прилетать часто инадолго. Женя никогда не задавала ему вопросов о его работе, легенды он сочинялбольше для самого себя, чем для неё. Ему нужна была иллюзия нормальности,объяснимости происходящего.

Их отношения развивались в особой электрической атмосферевзаимной лжи. Постоянно вокруг них воздух искрился. Естественное дневноеосвещение казалось искусственным, солнце было лампой. Вечерами люстра подпотолком притворялась солнцем. Потолок был небом. Настоящее небо валилось вбоки превращалась в грубый задник любительской сцены. На улице живые деревьяшуршали бумажными листьями. В комнате птички, нарисованные на обоях, щебетали ибили крыльями. Зацепа то и дело подмалёвывал декорации, ибо краски не то чтобытускнели — разлагались, как мёртвая плоть.

В тот день он впервые привёз её в квартиру, слюстрой-солнцем и живыми птичками на обоях. До этого они могли уединитьсятолько в салоне машины, за тонированными стёклами. «Пежо» Зацепы профессорКастрони взял напрокат, впрочем, происхождение автомобиля крошку также неинтересовало. Она мимоходом заметила, что машина «cool», то есть классная, чтонадо.

Застенчивый синьор Кастрони впервые попробовал прикоснутьсяк маленькой синьорине по рецепту Гумберта. Девочка часто моргала, разглядываласебя в зеркальце. Синьор Кастрони взял в ладони её лицо, провёл языком поглазному яблоку. В отличие от Гумберта, он не ограничился вторым облизаннымглазом. Он мог сразу продолжить. Он стал целовать её лицо, шею, тонкие ключицы,умирая от счастья и ужаса, под внутренний аккомпанемент заученных цитат.

«Лолита» и ещё кое-что, возвышенное, то ли из ВетхогоЗавета, из «Песни Песней», то ли из «Суламифи» Александра Куприна. Строчкискакали и крутились у него в голове, свивались клубками, энергично ползали помозговым извилинам.

Спинки передних сидений легко откидывались.

Она не испугалась и не удивилась, наоборот, ласкалась кнему, как котёнок, но ниже пояса не пустила. Нет — и все. Осторожный мудрыйЗацепа объяснял нетерпеливому Кастрони, что в машине это опасно, неудобно, абольше пока негде.

И вот наконец они оказались вдвоём в пустой квартире.Кастрони трясло от нетерпения. Синьорина была мрачна и капризна, но всё-такипозволила себя раздеть, взять на руки и, припав губами к его уху, прошептала:

— Только, пожалуйста, осторожней, ты первый…

Умная детка подгадала так, чтобы на простыне была кровь.

Но одуревшему Зацепе это пришло в голову значительно позже.Она очень натурально сжалась и вскрикнула, потом всплакнула у него на плече ивдруг сказала:

— Чем от тебя пахнет? Потрясающие духи. Они женские. Ты что,пользуешься женскими духами?

Рубашка, которую он надел в то утро, долго провисела вшкафу, рядом с вещами жены. Он привык к этому аромату, не замечал его, а Женинтонкий нос учуял. Пришлось тут же импровизировать.

— Сегодня утром я ехал в лифте с француженкой. Она открыласумочку, выронила флакон, крышка отлетела, на меня попало несколько капель.

— Да? Надо же! Ты заметил, какие это духи? Как ониназываются? Я хочу такие. Ник, милый, пожалуйста, вспомни, как выглядел флакон.Или, вот, ты можешь найти ту француженку и спросить? Где, кстати, это было? Втвоём университете? Ник, я хочу такие духи!

Он пытался возражать, приводил множество разумных доводов.Бесполезно. Если малышка чего-то сильно хотела, это было стихийное бедствие.Цунами.

— Найди её, спроси, достань!

— Но это запах взрослой женщины, а ты ребёнок.

— Ребёнок? Ха! Теперь уже нет. С твоей помощью.

— Женя, в любом парфюмерном магазине сотни чудесныхароматов. Я куплю тебе любые духи, можешь хоть ванну принимать из духов.

— Нет! Мне не надо любые! И не смей меня трогать! Видетьтебя не желаю! — Она вырвалась из его рук и голышом побежала в душ.

Кто из них двоих был сумасшедшим? Зацепа встал, прошлёпалбосиком в прихожую, достал бумажник из кармана пиджака. Когда она вернулась, онпротянул ей пятьсот евро с жалкой улыбкой.

— Не сердись, деточка. Помнишь, тебе понравились джинсы вбутике на Патриарших?

Она мрачно цапнула деньги и, подняв на него сухие сверкающиеглаза, сказала:

— Ты достанешь для меня эти духи, Ник. Если нет, ты большеникогда ко мне не прикоснёшься. И не пытайся подсунуть какой-нибудь другойпарфюм, из обычного магазина. Учти, у меня собачий нюх.

— …Коля, ты меня слышишь? Где ты там витаешь? О чёмзадумался? — Рука Зои Федоровны качалась у него перед носом, красные длинныеногти сверкали, как язычки пламени.

Его всегда раздражал этот её дурацкий жест, настойчивыйпризыв не задумываться, не витать, внимательно слушать только её и смотреть,куда она хочет.

— Да, Заинька. — Он послушно уставился на плитку.

— Пожалуй, коралл — это слишком насыщено, как тебя кажется?Хотя, если взять фурнитуру в стиле модерн конца девятнадцатого века, подбронзу, и разбавить общий фон декоративными штучками с водяными лилиями…

Зацепа одобрил фурнитуру, лилии, коралловый цвет,расплатился по кредитке и получил сочный поцелуй в висок, след от коего былмгновенно удалён бумажным платком.

— Я понимаю, ты устал, но тут совсем рядом в итальянскомбутике я приглядела замшевую курточку, это «Леонардо», стоит безумных денег, носейчас распродажа, и я уже договорилась. Мне сделают большую скидку.

На двух машинах они проехали по проспекту к центру и черездесять минут остановились у красивой стеклянной витрины. Охранник открыл для нихдверь, вежливо поздоровался. Зацепу качнуло. Надёжная рука Зои поддержала, недала упасть.

— Что с тобой, Коля? Голова кружится?

— Да, Заинька. Устал. Давление.

— Ну ничего, посиди, мой хороший, отдохни. Я быстро.

Она усадила его в кресло в торговом зале и тут же исчезла впримерочной. Он схватил какой-то глянцевый журнал, принялся листать ипочувствовал, что на него смотрят. Через минуту высокий мужской голос произнёспо-английски: