Корвус Коракс  - Лев Гурский

– Разве на «Челси» нет устройства, которое бы само махало флажками? – Высоты я не боялся, но этот страховочный трос мне казался каким-то слишком тонким. Собачий поводок, а не трос.

– А как же! Вон та металлическая штуковина, похожая на дырявую катапульту, – оно и есть. Но мы им пользоваться не будем, все должно быть экстремально… Эх, гляди, гляди, Иннокентий, как подфартило! – Фишер радостно ткнул пальцем в направлении башни. – Из пяти терминалов четыре свободны, только поляки висят на третьем. Могу поспорить, нам сейчас же дадут первый…

– Это хуже или лучше, чем второй или пятый? – Я тоже посмотрел на быстро вырастающую башню МИДа. Четыре из пяти ее терминалов были пусты, и лишь у западного дрейфовала на привязи раздувшаяся красно-белая сигара с огромной надписью «Henryk Sienkiewicz».

– Лучше или хуже – нам плевать! – объявил Фишер. – Какой бы терминал ни назначили для «Челси», мы зацепимся за другой, и пусть за нами побегают. Кстати, все в рамках международного права. Тот флажок, который у тебя с квадратиком, означает: «На борту эпидемия». А тот, что с зубчиком: «Судно неуправляемо, аварийная посадка»… Ох, не завидую я здешним диспетчерам!

Первым по надувному трапу скатился я, вторым – мой рюкзак.

– Поймал его? – прокричал сверху Вилли Максович. – Ворон цел? Теперь лови мумию! На счет «раз» я отпускаю, на счет «три» ты внизу подхватываешь! Ты готов? Раз! Два! Три! Береги голову!

Ап! – белый кокон вылетел из открытого люка, кувыркнулся по трапу и мягко приземлился в мои объятия. Мумией Фишер обозвал журналиста-клоуна – из-за двух слоев бинтов и марли, которыми мы сами же его и обмотали. Для лучшей сохранности и маскировки.

– Му-у-э, – замычал кокон, но, кажется, все еще не проснулся.

Вслед за мумией по надувной резиновой дорожке лихо съехал Вилли Максович в компании с брезентовыми носилками и двумя мешками: в один была уложена еда, в другой – полезные мелочи, украденные с «Челси». На белые мешочные бока мы заранее наляпали стикеры с красными крестами, превратив торбы в кислородные подушки.

– Грузи его, живей! – скомандовал Фишер. – Жратву ему под голову, барахло под ноги, рюкзак – на живот, а сверху – во-он ту длинную попонку. И пластырем перехвати, чтоб не съехало.

– А носилки выдержат?

– Давай клади, они и бегемота выдержат! Длина два двадцать, ширина ноль-пять, грузоподъемность – до трехсот кэгэ! Мы на таких гранитные блоки таскали… Тпррру! Куда? Бестолочь, не ногами вперед, а головой, это тебе не жмурик… Так, хорошо, хорошо, молодец, теперь в эту дверь, только не задень косяк… Налево и до поворота – нам все еще по прямой… Быстрее, быстрее… Сто-о-оп! Кладем на пол, ак-ку-рат-нень-ко. Можешь заняться креслами. Они на колесиках, просто толкай их ко мне…

Приемный зал пятого терминала, с которым «Челси» состыковался в последний момент, был необитаем. Тяжелые зеркала в золоченых овалах отражали лишь нетронутый мрамор стен. Идеально вычищенные темно-вишневые ковровые дорожки были еще никем не истоптаны. Полдюжины массивных люстр, похожих на перевернутые свадебные торты, сияли с потолка лишь для нас с Вилли Максовичем.

– Прикатил? Только два? Мало, мало! А что там в углу? Фикус? Ну и чего ты застрял? Хватай и тащи его вместе с кадкою!

Наглая уловка Фишера удалась: орава встречающих рванула по инерции к терминалу номер один, подарив нам пять минут форы. Из них половину мы потратили на то, чтобы вызвать сюда три лифта из четырех и заблокировать их громоздкими кожаными креслами и фикусом. К четвертой двери мне было велено прицепить скотчем картонную табличку с кривоватой надписью от руки «Не работает».

– Думаете, это поможет? – засомневался я. – Кабина же ходит!

– И что с того? – нетерпеливо отмахнулся старик. – Раз написано «не работает» – значит, не работает. Когда в России верили делам? Словам у нас верят, Иннокентий, словам… Та-ак, подергай скотч. Не отвалится? Ну все, поднимаем носилки на счет «два». При-го-то-ви-лись… Р-р-раз! Два! Взяли! Понеслись!

И мы понеслись – Фишер впереди, я сзади.

Высотка МИДа, помпезная и несуетливая снаружи, внутри отчетливо смахивала на невротичный лабиринт из черно-белых комиксов Эшера, где герой мог легко пробежаться по отвесной стене или по потолку, но безнадежно застревал в обычном лестничном пролете.

Хотя никто не стрелял нам вслед и даже не ловил в прицел, мы были вынуждены мчаться рваными зигзагами, постоянно меняя траекторию под острыми углами. На ходу я думал о том, что архитектор наверняка страдал манией преследования – может быть, в клинической форме. Здоровым людям эти выверты противопоказаны. Если бы Вилли Максович то и дело не командовал: «Пригнись!», «Левее!», «Правее!», «Порог!», «Ступенька!» – я бы давно уже расшиб себе голову, вывихнул ногу или уронил носилки.

Прежде я был уверен, что башня МИДа с утра до вечера должна оставаться многолюдным местом вроде станции метро в час пик. Однако пока мы ухитрялись выбирать какие-то забытые окольные тропы, где не ступала нога человека. Лишь один раз наш путь пересекла сутулая офисная крыса, толкающая впереди себя кулер на тележке. «Пшел с дороги!» – зашипел старик, и крыса вместе с тележкой шарахнулась от нас обратно в спасительную темень.

Разогнаться до приличной скорости нам, однако, мешала теснота. Пространство вокруг нас было, как колбаса, нарезано на тонкие ломтики: коридоры, коридорчики, лесенки, пандусы, высокие арки, зашторенные анфилады, внезапные подъемы, резкие спуски – и все это на первой же сотне метров нашего пробега.

Выбирая маршрут, Вилли Максович ни разу не задумался, куда бежать и где сворачивать, – словно бы у него перед глазами висел подробнейший план здания. В очередной раз, когда Фишер увлек меня в неприметный коридор, который выглядел тупиковым, но оказался сквозным, я не удержался и выдохнул – в три приема:

– Вилли Максович… откуда вы тут… все знаете?

– А кем я, по-твоему, работал последние тридцать лет? – не оборачиваясь ко мне, буркнул старик. Судя по голосу, он даже не запыхался. – В Москве электромонтер по вызову – самая полезная профессия… для бывшего шпиона. Бери на заметку, деточка, пригодится. Ты всем нужен позарез, тебя ждут, пропускают куда угодно, но через минуту забывают твое лицо. А ты, наоборот, ничего не забываешь… Сбавь скорость! Сто-оп! Два шага назад! Направо! Шевелись, шевелись, ты пока еще не инвалид… Здесь!

Мы уперлись в двустворчатую дверь, на которой тускло блестела табличка с надписью. Из-за спины Вилли Максовича мне был виден только край – две буквы «МУ». Я даже еще не спросил, где мы и что это за МУ, а Вилли Максович уже резко пнул дверь ногой.

Думаю, он точно знал, куда бить и как бить, чтобы поднять как можно меньше шума. Обе створки с негромким траурным скрипом разошлись, уступая нам дорогу, и меня – вслед за носилками – засосало в горловину узкой, как штольня, портретной галереи.

Хотя мы почти не снизили скорости, а лампы под потолком горели слабовато, я все-таки успел заметить, что у людей, глядящих с портретов, есть общая черта. Во что бы ни были одеты эти госмужи – медвежьи шкуры, собольи шубы, вицмундиры, сюртуки и фраки – в их лица впечаталось одно и то же выражение мрачной решимости. Словно бы их застали в преддверии неприятного, но неизбежного события: то ли объявления войны, то ли похода к зубному врачу.