Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин

– Столько ждать? – возмутился за всех своих товарищей Дзюндзя.

– Я же сказал: через неделю-две. Может, быстрее. Не знаю. Меня с недавних пор уже никто ни о чем не ставит в известность, – беспомощно развел руками Нератов.

– Так чего ж вы тогда?.. – продолжил возмущаться Дзюндзя, но вдруг осекся. До него дошел смысл сказанного Нератовым: он уже не посол и в силу этого не может оказать им никакой помощи. У него, как и у них, нет никакой власти. И сколько ни стучи кулаком, ни кричи и ни требуй – ничего не добьешься. И тогда Дзюндзя сменил тон и сочувственно спросил:

– Так, може, того… шо то присоветуете?

– Думаю, вам следует обратиться к генералу Врангелю. У него вся полнота власти, касающаяся русских граждан. Все равно так или иначе, но решать ваше дело будет только он.

Делегаты неторопливо направились к двери.

– Весьма сожалею, – вслед им вновь повторил Нератов. Какой смысл вложил он в эти слова, никто из них не понял.

Потом они всей гурьбой направились к штабу армии, уселись на ступенях у входа. Делегаты во главе с Дзюндзей в сопровождении караульного начальника отправились на переговоры к главнокомандующему.

После того как Уваров доложил о делегации, Врангель вышел из кабинета и, стоя в проеме двери, долго и с некоторой брезгливостью осматривал порядком обносившихся, небритых, худых делегатов, затем мрачно спросил:

– Ну-с, почему не докладываете? Кто? Что надобно?

Дзюндзя выступил вперед. Он ожидал от этой встречи всякого, поэтому не оробел, не вытянулся в струнку, а попытался обстоятельно ответить на вопрос:

– Весна, ваш высоко…э-э…благородь!

– Догадываюсь. Ну и что же, что весна?

– Тут тако дело: промеж нас чутка прошла, будто большевики… советы, значится…энту… прощению усем объявили. И не виноватым, и виноватым тож.

– Врут большевики, а вы им верите, куриные ваши головы! – сердито произнес Врангель.

– Мы и сами, ваш высокоблагородь, сумлеваемся. Похоже, шо брешуть, – согласился Дзюндзя. Согласно закивали и двое его напарников-делегатов. – А ежли с другой стороны поглядеть? – продолжил он. – Весна. Мужиков повыбито море. А мы туточки, в Туреччине, штаны заздря протираем. От сообча мы и подумали, и дошли до такого понимания. Надоть возвертаться до дому, бо земля промедлению не терпить. Вспахать надоть? Пробороновать, посеять яровые, бо озимые и ихние и наши кони почти все вытолочили. Баба не сумеить, ей природой энто не отпущено. От и получа…

Слушая Дзюндзю, Врангель все больше багровел. И, оборвав Дзюндзю на полуслове, он высоким, почти петушиным голосом закричал:

– Все! Прекратить словоблудие! Дезертиры и предатели! Вместо того чтобы возвращать себе свою же землю, они рвутся к большевикам в крепостные!.. Во-он!.. Уваров, зачем впустили сюда этот сброд?.. Карнач! Уберите их с моих глаз!

Врангель скрылся за дверью своего кабинета, а караульный, явно им сочувствующий, тихо сказал:

– Пошли! Видать, не ваший сегодня день, хлопцы.

В сопровождении караульного начальника они вышли на крыльцо.

Все сидящие на ступенях и просто на земле направили на них вопрошающие взоры. По унылым и мрачным лицам ожидающие поняли, что делегаты потерпели неудачу.

– Не прийняв?

– Прийнять то прийняв, – Дзюндзя недоуменно пожал плечами. – Раскричався, обозвав дезентирами и чуть не того… на дав по шее.

Толпа ахнула.

– Не, не самолично, конечно, – поправился Дзюндзя. – У нього под дверями таки мордовороты сыдять…

– Ну, и шо ж теперь? – спросил кто-то из толпы. – Може, есть хто, который над им?

– Вроде главнее нету.

– Може, усем обчеством зайдем? Попросим?

– Бесполезно, – сказал Дзюндзя. Он тоже опустился на ступеньку лестницы и с досады закурил. – Надо какось с другого конца до энтого дела подойтить.

– Если шо-то знаешь, говори!

– Шо я думаю? – щуря глаза от едкого турецкого самосада, многозначительно сказал Дзюндзя. – Не может такого быть, шоб над ним не было начальствия. Той же Султан, он над усеми генералами начальник.

– Над турецкими – это понятно. А над нашими?

– Французы, – подсказал стоящий в двери начальник караула.

– А шо, точно! – обрадовался такой подсказке Дзюндзя. – Мне мой однокорытник рассказывав – он тут одно время часовым при штабе состояв. Так шо он углядев? Наш часто до французов ездит, а оны до нього – не шибко. Усе больше он. От и думайте, хто из их главнее?

– Ну, так пошли до французов! – загудела толпа.

– Теперь, раз уж засветились, надоть до конца.

– Ага! «Дезентиры!». А то теперича, в случай чего, враз под корень сведуть!

– А франузы тут при чем?

– Раз они начальствие, пущай разбираются!

И они всем скопом двинулись по набережной к резиденции Верховного комиссара Франции в Константинополе.

Верховному комиссару Пеллё доложили, что его хотят видеть русские, должно быть, беженцы. Среди них много отставленных от армии солдат.

– Что они хотят? – спросил комиссар.

– Вы знаете этих русских. Когда их много и они все вместе кричат, разве можно что-то понять! – сказал адъютант, довольно сносно знающий русский язык.

– Ну, хорошо! Выберите двух-трех самых спокойных, пусть расскажут, что им нужно.

Молодой, высокий, стройный, одетый во все цветное и от этого похожий на породистого петуха адъютант вышел к ожидающим. К этому времени толпа намного увеличилась и выглядела едва ли не каким-то митингом.

– Ты, ты и ты! – оглядев толпу, выбрал троих адъютант. – Проходите!

– Не пойдем! – сказали они.

– Почему?

Сквозь толпу протиснулся Дзюндзя:

– Без меня не пойдуть..

– Почему? – совсем растерялся адъютант.

– Языка не знають.

– А ты знаешь?

– Тоже не знаю.

– Так в чем дело?

– В том, шо оны… как бы энто вам объяснить? У их неважный характер. Их можно уговорить. А меня нельзя.

– Ну, проходи и ты.

И они пошли вслед за адъютантом.

Комиссар вышел им навстречу, усадил в кресла, ласково спросил:

– Ну, рассказывайте, что у вас за дела? С чем пришли?

Дзюндзя вновь повторил то, что уже рассказывал Нератову, а затем пожаловался на Врангеля. Он не только не стал обсуждать с ними их проблему, но даже не особенно их выслушал и даже едва не выгнал взашей.

– Я понимаю вас, – сочувственно сказал комиссар. – Весна. День год кормит. Так, кажется, у вас говорят? У меня родители тоже фермеры, я знаю ваш крестьянский труд.