Апокриф - Владимир Гончаров

Ей и в самом деле пора было заглянуть в этот журнал, но записей в нем она не видела, поскольку вся сосредоточилась на боковом зрении, в поле которого, на самом краю, находились Лидо и Слатка. «Я что, ревную? — скользнула у нее мысль. — Да нет — чепуха!» Она и в самом деле не боялась конкуренции со стороны Слатки — девушки славной и доброй, но записной дурнушки. Скорее, призналась она себе, ее сильно заинтересовал этот парень — заинтересовал совершенно неожиданно и, очевидно, больше, чем всякий из дежурных госпитальных ухажеров, находящихся на излечении, больше тех из мужского медицинского персонала, которые уделяли ей подчеркнутое внимание, больше любого из ее университетских приятелей.

Лорри не зря была уверена в своем женском магнетизме. Сразу после того как она заняла наблюдательную позицию, ей стала очевидна перемена в поведении Лидо. Судя по всему, он уже слушал Слатку в полуха, так как постоянно вертел головой в сторону Лорри, а в ответ на продолжавшееся тарахтение Слатки формально кивал головой, дескать: «Да, да, понимаю…» Лорри сидела как изваяние (соблазнительное такое, с умом посаженное изваяние!). Наконец, Лидо, поймав какую-то паузу, снял руки со своей груди, мягко прикоснулся ладонями к Слаткиным плечикам, одновременно наклонившись к ее уху и сказав, по-видимому, что-то ласковое; после чего повернулся и пошел по направлению к столу медсестринского поста.

«Готов!» — с удовлетворением отметила Лорри и теперь уже действительно уставилась в журнал назначений.

Слатка постояла самую малость, глядя в удалявшуюся спину Лидо, потом коротко и обреченно вздохнула, скорчив сама себе забавную рожицу, долженствующую означать: «Ну, вот так всегда!» — и вернулась в перевязочную. Она и в самом деле была доброй, славной и независтливой девушкой.

* * *

— Ну, что вы такая строгая, Лорри? Я — хороший! Правда!

— Вы уже знаете, как меня зовут? Слатка разболтала?

— Почему разболтала? Это что — военная тайна? Так, сказала… А вот меня зовут Лидо.

— Это я уже заметила.

Лидо картинно осмотрелся:

— А на мне, наверное, написано? Да?

— Не волнуйтесь, не написано! Но я же не глухая. Ваши приятели так орали: «Лидо, Лидо!»

— Ах, да! Я и забыл. Но вы на них не сердитесь. Они хорошие ребята! Скучно здесь. Засиделись.

— Ага! И застоялись!

— Хм-м-м… Ну и это, конечно…

— Господи! Да не сержусь я, разумеется! Не маленькая, все понимаю… А вы мне, между прочим, все пальцы отдавили!

— Когда?!

— Да когда бикс схватили! У него, знаете, какая скоба неудобная? И так-то руку режет, а тут еще вы — хвать лапищей!

Говоря это, Лорри повернула правую руку ладонью вверх, а другой рукой стала слегка потирать сгибы пальцев, как бы разгоняя болевое ощущение, которое, разумеется, уже давно прошло. Лидо вдруг опустился у стола на одно колено и стал дуть на эти пальцы, как делают маленьким детям, чтобы их успокоить, а потом наклонился еще ниже с явным намерением поцеловать «больное» место. Лорри стремительно убрала руку и ладонью легонько шлепнула Лидо по лбу.

— Прекрати немедленно! С ума сошел! — Лорри судорожно оглядывалась, — не видит ли кто? Она сама не заметила, как перешла с новым знакомым на «ты». Коридор был пуст.

— И вообще, уходи отсюда. Старшая сестра увидит, — скандал будет! И тебе влетит, а уж мне — тем более! Мне раскладку надо делать. Давай, вали!

— Сейчас, сейчас… Уйду! Только ты мне скажи: увидеть тебя еще можно будет?

— Да можно, можно! Господи! Иди отсюда, наконец! Смена у меня через три часа заканчивается… Давай, давай, — подгоняла действительно обеспокоенная Лорри и махала рукой, указывая Лидо в сторону выхода из отделения…

* * *

Уже на третий день знакомства Лорри поняла, что влюбилась.

Чувство это, как известно, строгому анализу не поддается, а также ощущается и проявляется у каждого по-своему. Кому-то хочется буквально сожрать объект своей любви, спалив его в пламени бешеной и неуправляемой чувственной страсти, у другого — то же, вроде бы, чувство проявляется как нежная привязанность и потребность в постоянном общении, как желание иметь опору и быть опорой, у третьего… вариантов не счесть…

Лорри не была излишне страстной натурой. Скорее, наоборот. Случаи, когда эмоции настолько захлестывали ее практичный ум, что она совершала необдуманные поступки, происходили крайне редко, если вообще имели место.

Ее увлечение Лидо в значительной мере было вызвано тем, что он как-то очень удачно заместил возникший у Лорри резкий недостаток в близких, любящих и понимающих людях. Горячо любимый отец — умер; мама — настолько поражена душевной болезнью, что вроде уже и не мама, а другой человек, общение с которым не помогает, не облегчает, не успокаивает, а требует страшного напряжения и терпения; брат, похоже, видит близких для себя только в своем религиозном клане. Адди! Адди — конечно! Но она — далеко, и все общение с ней сводится к редкой переписке.

А с Лидо они совпали, как иногда совпадают и становятся близкими люди, неведомо, почему. С одной стороны, наверное, — необходимая мера схожести во взглядах и реакциях, с другой, — отсутствие полей, на которых возможна конкуренция интересов или борьба амбиций, с третьей, — взаимная внешняя притягательность. Видимо, так, или примерно так… а может, и вовсе не так…

* * *

Перемену в жизни Лорри прежде всего почувствовали ее подружки по университетскому общежитию, куда она теперь приходила только ночевать, да и то не всегда — были ведь и ночные дежурства. Почти все время она проводила в госпитале: либо в отделении — по обязанности, либо в госпитальном парке с Лидо — по душевной склонности.

Девочки любопытничали:

— Послушай Лорри! У вас там что, в госпитале, медом намазано? Ты там, кажется, совсем поселилась?..

— Да влюбилась она! Не видишь? Светится!

— Лоррик, а он как, ничего? Хорошенький?

— А карточка есть?

— А он что, раненный?

— А у него все на месте? Проверяла?

— По истории болезни?! Ну-у-у… так неинтересно!

— Скажи, Лоррик, он рядовой или офицер?

— Моряк?! Ух ты! Здорово…

И так далее…

* * *

В госпитале, тем более, все было на виду:

— Лорри! Смотри, твой опять под окнами мается!

— Лорри! А как он целуется?

— Лорри! Попроси своего эпикриз в морг отнести…

— Лорри, детка! Я все понимаю, сама была молодая, но ты хвостом крути подальше от отделения. Сама знаешь, что у нас за контингент. Не нужно им на больную мозоль давить. Договорились?

…

* * *

У Лидо оказался замечательно легкий характер. Он хорошо понимал и любил юмор, не обижался по пустякам. Может быть, в нем была даже некоторая легковесность. Он не обладал особой эрудицией, принципиально не хотел углубляться в проблемы, которые не касались непосредственно его самого или близких ему людей, не любил философствовать, терпеть не мог обсуждать политику и политиков, стремясь уйти от таких разговоров или перевести их на шутливый тон. Зато у него хватало терпения выслушать человека, он всегда мог найти приятные успокаивающие слова и при возможности старался помочь практическим делом, что, в общем-то, высоко ценится в обществе. Имея много друзей и просто расположенных к нему знакомых, успешно решал с их помощью разного рода свои собственные бытовые вопросы, которые для другого могли бы вырасти в серьезное препятствие.