Кунст (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев

Ну поковырялся чего-то там в кассетах. Денег-то у него не очень с собой было. Тут и она подходит, подплывает так с той стороны прилавка, как река её несёт, спрашивает его, чего он желает. Пошутил он чего-то. Астрономы – они шутить могут запросто. У них и шутки какие-то особые, смешные в вечности. Она засмеялась. Слово за слово. Так и так. Боже мой, ну какая же красавица. Влюбился, кажется, без задних ног в неё К. Казюлин, кандидат соответствующих наук.

Заходил каждый день, разговаривал потихоньку. Потом в гости, в шутку тоже, позвал. А она взяла и пришла.

А дальше знаете, что было?

Вы себе можете представить, что чувствует человек, если он в сорок семь лет вдруг с женщиной в первый раз вообще, за всю жизнь, в постель ложится, а?!

Да не просто с женщиной – с богиней он спал, вот как ему казалось.

Дальше всё, как только мечтать можно. Встречи, загс, жена. Ну можно разве на Афродите такой, граждане, жениться? Нет, граждане, нельзя. Только в сказках. В жизни Афродиты в основном в других социальных институтах пребывают, а не у тебя в двухкомнатной квартире в Черёмушках, где лифт трудно найти не обоссанный с троса до подвижной платформы.

И готовит. И опять же спит с ним часто, как в арабских летописях – раз в неделю примерно. Костя такого счастья в жизни, честное слово, не ожидал и не заслуживал. А она вроде бы и зарабатывает чего-то. И уже квартиру им побольше нашла на обмен, подальше от центра, но зато побольше ведь! Души он в ней не чаял. Любимая, мол, да я за тебя!..

А переехали когда – она быстро так обмен весь провернула, всё сама делала, он палец о палец не ударил, в очереди ни минуты не стоял, – дела ещё лучше пошли.

Костя. Эх…

Мне, честно говоря, граждане, писать дальше трудно. У меня потому что, граждане, комок в горле стоит и не проглатывается, зараза, сколько я его ни глотай.

Костя… Правильно всё. Ты, в общем-то, и знать не мог, что девушка эта из южного одного города приехала. И что жизнь в этом городе не очень. И что именно от такой вот жизни она в Москву и подалась. Сюда вообще много девчонок приезжает, а работы не очень много, на всех не хватает. И работа эта однообразная, прямо скажем, ей совсем не понравилась. И не она светилась это в ларьке, а цацки на ней всякие светились, как звёзды, из таких же ларьков – ты ведь, астроном, в драгоценностях не очень разбирался, верно? И что тебя, дурака, бородатого, одинокого, в очках, с лицом робким и заношенным, она увидела так же быстро, как и ты её. Всё так. А ты думал – любит, готовит, спит, обмен. Костя, голубчик… Сердце у меня рвётся.

В общем, он домой приходит в один вечер. Ключом в дверь. А дверь не открывается. Какой-то замок странный. Он в звонок звонит. Мужик выходит какой-то. «Да?» – говорит. Костя только через минуту рот и смог открыть. «Извините, – говорит, – а здесь… А я здесь… Я живу…» – «Позвольте, – отвечает мужик так спокойно, – вы, наверное, тут раньше жили? Или родственники, может, ваши какие? Это возможно. А с сегодняшнего дня тут я живу, стало быть». – «Как это?!» – «Как-как, моя это квартира. Купил и живу. Сегодня только въехали. А что? А в чём, собственно, проблема?» Ничего Костя не понял. На стену только опёрся и дышать пытается. А мужика нервирует всё это, ясное дело. «Ну так что вы, – говорит уже погромче, – хотите-то тут? Вот, пожалуйста. – И папку выносит какую-то. – Вот. Куплено у Казюлиной М. В. Справка БТИ. Нотариальные всякие бумажки. Еще справки. Всё чин чином. Казюлина выписана». Сипит Костя: «А я, я же не выписан!» Вот, выходит, что и научные сотрудники, кандидаты такую только чепуху и могут выговорить в подобных ситуациях. «Какие такие вы? – мужик переспрашивает и уже злится потихоньку. – Прописана была здесь одна Казюлина. Она выписана. А вы ей кто?»

И вот от этого вопроса Косте как раз и поплохело. На улице он себя уже обнаружил, в садике каком-то.

Песочница там, и он сидит в ней на краешке. А вокруг дома. Окна светятся везде. На кухнях в основном. Ужинают люди.

Паспорта-то у неё были, оба. Она обменом этим занималась. И вообще все документы. Он её не проверял. Подписывать чего-то подписывал, но не проверял, нет.

В общем, что-то случилось с Костей. Ум у него, как астроному и положено, анализировал хорошо, и так, видимо, чётко всё ум этот чёртов проанализировал, что… Ну как это сказать?.. Заболел Костя. Думать уже не мог никак. Чувствовал только, что душа постоянно вроде как разрывается. И от этого самого, наверное, и повредился. Душевнобольными их правильно зовут таких. Чтобы отличать от умственно отсталых.

Он быстро оброс и испачкался. Его мыли в приёмнике милицейском и вшей из бороды убирали. Потом отпускали. От него пахнуть стало сильно – тогда его опять мыли. И бормотал он всё чего-то. Про красных гигантов и белых карликов. Потом Костю вроде на вокзале видели. Он там в переходе подземном сидел, к стене привалясь. И пахло от него.

Там, на вокзале, в переходе его милиция и подобрала по сигналу. Ну они его не сами подбирали. Мёртвых бомжей подбирать – не их работа. Санитары приехали специальные. Подобрали и увезли астронома, бомжару, который звёзды любил. И написал работу о них какую-то. Что-то там о материи сверхплотной.

Слёзы у меня текут. Из того самого, по-моему, комка гадского. Я их вытру сейчас. И я вам скажу. Я если Казюлину М. В. встречу где – я ей в морду дам и не знаю что сделаю. И ангелы мои мускулистые, крылья отстегнувшие, мне помогут. И те, с улицы, ногами бить кого-то перестанут и к нам с ангелами присоединятся. И мы уж вместе все её не отпустим. Не такие мы парни, противники насилия. Честное слово. Не отпустим. Не волнуйтесь, граждане.

Вот только с Костей я попрощаюсь, и займёмся. Косте ещё много чего предстоит. Его ещё обмывать будут. Опыты на нём захотят произвести, научные. Да он бы, я думаю, и не возражал. Опять обмоют. Оденут во что-то. И положат в какую-то машину, в багажник. Может, это и есть катафалк? А то я их не видел никогда.

Ему много ещё предстоит, Косте моему. Не волнуйтесь. И здесь, и в других галактиках. Не волнуйтесь.

Ага. Так на чём я остановился-то? Ну да, режиссёр с художниками едут себе в джипе. Разговаривать пытаются. Ну и вроде как отходят немного. Уже и ноги не очень трясутся. Тепло в машине, музыка всякая тихая, вот они и расслабились немного. Разговаривать разговаривают, а каждый о своём думает. И все об одном и том же. Режиссёр о том, как он сегодня же вечером напьётся как следует. Как домой приедет, одежду эту чёртову скинет и ванну с бутылкой залезет, отмокать. Продюсеру позвонит – мириться надо. А художники – те думают, как бы им так напиться опять же, чтобы сил набраться и кассетку злосчастную посмотреть. Уж больно свежо всё. Смотреть не очень хочется, хотя и любопытно, конечно.

Ну так вот. Едут они себе. И до самой окружной московской опять доезжают. Опять им кто-то палкой машет волшебной полосатой у поста гаишного. У этих уже и сил нет. Останавливаются. Вылезает режиссёр. Смотрит – ну что ж это такое-то?! Опять гаишник к нему походкой царской неспешной, движется и опять тот же самый. Они и так друг на друга похожи все, гаишники, и походка у них примерно одинаковая. Но режиссёр его всё равно сразу срисовал. Вот, гляди, подходит. Упитанный, как шеф-повар. Сразу видно – бюджетник. Ага. На пузце портупея застёгивается с большим трудом. Их, я думаю, по лицам и отбирают на работу. А если какой-нибудь гаишник худым ходит, так его и увольняют через некоторое время. За профнепригодность. Какой же он, спрашивается, специалист, если себе на откорм набрать денег не может, а? Это ведь, получается, что он и государству, понимаешь, прибыли никакой принести не в состоянии. Ну да бог с ними.