После войны - Ридиан Брук

Поздоровавшись по-немецки с пожилой женщиной, Шоу великодушно наклонился, чтобы вручить ей подарок. Старушка приняла его с гримасой и отошла, не сказав ни слова, министерское сочувствие ее не тронуло. Фотоаппарат щелкнул – но где же благодарность? Ему нужно схватить именно благодарность. Следующей к столу раздачи подошла мать с ребенком. Корреспондент приготовился. Шоу машинально благословил девчушку жестом согретой перчаткой руки и протянул пакет, как какой-то переодетый в штатское святой Николас. Фотограф присел, прицелился и щелкнул.

– Tommy, gibt uns mehr zu essen, sonst werden wir Hitler nicht vergessen, – воззвал к министру неряшливо одетый парень, следовавший за приезжими с самого начала.

Слышать это Льюису приходилось и раньше: от женщины, воровавшей уголь на вокзале Даммтор, и мальчишки на Гусином рынке.

Отправив парня дальше, Лейланд извинился перед высоким гостем за его грубость.

– Что он сказал? – Шоу посмотрел на Урсулу.

– Он сказал: «Томми, дайте нам больше еды, а иначе мы не забудем Гитлера».

Министр не только не оскорбился, но даже довольно кивнул. У него появился шанс продемонстрировать кое-что.

– Спросите, он это серьезно?

Урсула переадресовала вопрос молодому человеку, который ответил твердо и решительно, не скрывая презрения.

– Он говорит: «Тогда нам жилось лучше, чем сейчас. Так плохо не было никогда, даже в последние дни войны».

Более других дороживший своим местом, фотограф попросил парня помолчать, но у Шоу, похоже, проснулся настоящий интерес. Он снова обратился к Урсуле:

– Спросите, рад ли он получить свободу.

В ответ парень указал на каркасный домик. Урсула перевела:

– По-вашему, это похоже на свободу? Со времени окончания войны я побывал в трех лагерях. В Бельгии, в Кельне и вот теперь здесь. Я девять месяцев не видел жену. Почему? Только потому, что воевал за свою страну?

– Как можно улучшить положение? – спросил Шоу.

Парень пробормотал что-то вполголоса.

Урсула спрятала улыбку и опустила глаза.

– Что он сказал?

– Он… он просто очень зол, – ответила она, стараясь защитить не столько Шоу от оскорбления, сколько соотечественника от возможных последствий. – Это говорит его желудок.

Шоу, однако, решил показать, что твердости ему не занимать.

– Он может говорить все что хочет. Я не против. Ну же. Что он сказал?

Смутившись, Урсула вопросительно посмотрела на Льюиса.

– Думаю, министру важно знать, что сказал этот человек, – решил Льюис.

– «Перестаньте обращаться с нами как с преступниками». А потом… «Возвращайтесь в Англию».

– Подозреваю, парень выразился крепче, – догадался Шоу.

Льюис тоже спрятал улыбку и кивнул переводчице.

– Примерно так: «Убирайтесь в Англию».

Везя Урсулу домой, Льюис почти не обращал внимания на дорогу – в голове все крутились слова, что он намеревался сказать Шоу.

– Спасибо, – поблагодарила она.

– За что?

– За то, что пытались сказать правду.

– Я почти ничего не сказал. Не смог показать ему реальное положение дел. Теперь он вернется в Лондон, и никто не узнает, насколько серьезная здесь ситуация.

– Вы слишком требовательны к себе.

– Я болван. Упустил возможность.

– Нельзя сделать все.

Это прозвучало укором. Дорогу перегородил перевернувшийся грузовик. Следы происшествия уже занесло свежим снегом. Проезжая мимо, Льюис увидел человека, выбирающегося из кабины и прижимающего что-то к груди. Он сделал вид, что ничего не заметил.

– Везти меня до самого дома совершенно ни к чему.

– Не хочу, чтобы вы шли пешком в такую непогоду.

– Но вам ведь не по пути.

– Я вас подвезу.

Обогреватель дышал на ноги горячим воздухом. Тепло поднималось, окутывая грудь, отогревшиеся пальцы пощипывало. Вместе с теплом кабину наполнили запахи сырой шерсти, табака и косметики.

– Как они там вас назвали? Лоуренсом Гамбургским? Это плохо или хорошо?

– Зависит от того, кто называет.

Первым так назвал его Баркер, и тогда Льюис не возражал – прозвище даже приятно щекотало самолюбие.

– Это ссылка на Лоуренса. Лоуренс Аравийский, слышали?

Урсула покачала головой.

– Британский лейтенант. Служил в Египте во время Первой мировой войны. Хорошо знал и понимал местных, бедуинов. Написал книгу «Семь столпов мудрости». Для меня она своего рода библия. Я всегда вожу ее с собой. Иногда Лоуренсом меня называет Баркер. Кто-то, должно быть, услышал…

– И каким он был?

– Похоже, он всегда хотел быть где-то еще.

– Так вы тоже предпочитаете местных?

– Меня постоянно за это критикуют. Даже жена.

Слякоть кончилась, под колесами захрустел гравий, и Льюис ощутил, как изменилась, смягчившись, вибрация руля. Вспомнив Рэйчел, он крепче сжал пальцы.

– Она очень смелая. Не каждая решилась бы жить в одном доме с немецкой семьей. Немногие смогли бы это сделать.

Льюис был согласен, но он никогда не думал о Рэйчел как о смелой женщине.

– Она уже… обжилась?

Обжилась. Подходящее слово.

– Думаю… привыкает. Она… не очень хорошо себя чувствует. Тяжело переживает потерю сына.

О смерти сына Льюис сказал Урсуле после того, как узнал об ее утрате. Справедливый обмен – погибший муж на погибшего сына, – но вдаваться в подробности он не стал. И не намеревался.

– Думаю, мне было бы очень трудно. Жить с врагом. С теми, кого винишь в смерти сына. И с мужем, который так заботится об этом враге. Трудно.

Она вывела все это из крупинки информации. И так быстро. Как ей удалось?

– Да. Но… она должна… – Льюис оборвал себя и так уже сказал лишнее.

– Должна?

– Она… Я надеялся, что со временем… ей удастся преодолеть это и жить дальше.

– Почему? Время ничего не решает.

Ответить было нечем.

– Смерть сына… такое не излечишь, – добавила Урсула.

Льюис выдохнул, и внутренняя сторона ветрового стекла затуманилась. Он вытер его перчаткой.

– Та еще погодка.

Урсула поняла невысказанное пожелание.

– Извините. Это не мое дело.

– Нет, нет. Все в порядке.

Некоторое время оба молчали.

– У вас ведь есть еще один сын?