В паутине - Люси Мод Монтгомери

Гей пришлось поверить ему. А когда мать сказала, что народ начинает судачить о Нэн и Ноэле, отнеслась к этому презрительно и безразлично.

— Им же нужно о чем-то говорить, мамуля. Полагаю, они устали сплетничать о бедняжке Донне и Питере и перекинулись на меня и Ноэля. Не обращай внимания.

— Я-то не обращаю. Но Гибсоны… они всегда носили звание ненадежных…

— Не стану слушать ни слова против Ноэля, — вспыхнула Гей. — Я, что, должна засунуть его в карман? Он не должен разговаривать ни с одной девушкой, кроме меня? Что за жизнь! Я знаю Ноэля. Но ты всегда его ненавидела… ты рада поверить всему против него…

— О, Гей, дитя мое, нет, нет. Я не ненавижу его… я думаю только о твоем счастье…

— Тогда не беспокой меня всякими злыми сплетнями! — вскричала Гей так резко, что миссис Говард не осмелилась развивать далее эту тему и переключилась на более безопасную.

— Ты написала те письма счастья, Гей?

— Нет. И не собираюсь. Мамуль, это полная чушь.

— Но, Гей… подумай… я не суеверна, но знаешь, говорят, что если разорвать цепочку — будет тебе беда… это же ничего не стоит, всего каких-то шесть центов…

— Это предрассудки, мама. И я не собираюсь быть такой дурой. Пиши письма сама, если тебе хочется… если это тебя волнует.

— Это будет неправильно. Письмо было предназначено тебе. Это же недолго…

— Я не буду этого делать, и все, — упрямо отрезала Гей. — Ты же слышала, что по этому поводу сказал Роджер, мама.

— О, Роджер, он хороший врач, но он всего не знает. Существуют необъяснимые вещи… Твой отец всегда смеялся, так же как и ты, но оказался одним из тринадцати за столом, как раз перед своей смертью. Можешь говорить, что угодно, но я знала женщину, которая не написала письма счастья и сломала коленную чашечку две недели спустя после того, как сожгла полученное письмо.

— Миссис Сим Дарк сломала руку на прошлой неделе, но я не слышала, чтобы она сжигала какие-либо письма счастья.

Гей пыталась засмеяться, но обнаружила, что это нелегко — для нее, всегда готовой расхохотаться. В ее сердце поселилась незнакомая прежде противная боль, которую приходилось прятать от всех. Она не ревновала, не злилась и не подозревала. Конечно, Нэн пыталась запутать Ноэля в своей коварной паутине. Но Гей верила Ноэлю, да, она должна верить ему.

Ноэль появился через четыре дня. А также и Нэн. Они уселись втроем на ступеньки веранды, смеялись и болтали. Во всяком случае, Нэн и Ноэль. Гей больше молчала. Никто этого не замечал. В конце концов она поднялась и пошла к боковой калитке мимо веселых рядов мальв, мимо старых фруктовых деревьев в сумеречный сад, залитый загадочно-радостным лунным светом — лучшее место для встреч влюбленных. Она ждала, что Ноэль последует за ней. Он всегда так делал, до сих пор. Она прислушивалась к его шагам за спиной. Добравшись до боковой калитки, она повернулась, вглядываясь через сосновые ветви. Ноэль все еще сидел на ступеньках рядом с Нэн. Она не видела их, но слышала голоса. Она прекрасно знала, что Нэн смотрит на Ноэля своими раскосыми зелеными глазами — глазами, которые творили с мужчинами то, что никогда не умели смеющиеся, с золотыми искорками глаза Гей. И можно не сомневаться — губы Гей изогнулись в презрительной усмешке — Нэн уверяет его, что он самый замечательный парень на свете. Гей слышала это не раз. Да, он именно такой! Но у Нэн нет права так думать о нем, и нет права заставлять его думать, что так думает она. Гей сжала кулаки.

Она ждала и, кажется, очень долго. Закатное небо заливалось бледной зеленью, а праздный веселый смех рассыпался в кристально чистом воздухе над полями. Легкий таинственный аромат чего-то сокрытого, невидимого, сладкого витал вокруг.

Гей вспомнила немало почти забытых случаев. Мелких детских проделок Нэн, когда та каждое лето приезжала на остров на каникулы. Однажды на воскресном школьном пикнике Гей ужасно расстроилась, потому что у нее не было одного цента, чтобы заплатить за кинетоскоп, который показывал Хикси Дарк. А затем она вдруг нашла цент на дороге и собралась посмотреть в кинетоскоп, но Нэн забрала у нее денежку и отдала ее Хикси, чтобы позабавиться самой. Гей вспомнила, как плакала, и как Нэн смеялась.

День, когда Нэн явилась с большой чудесной плиткой шоколада, которой ее угостил дядя Пиппин. Тогда плитки шоколада были в новинку.

— О, пожалуйста, дай мне откусить, всего разочек! — умоляла Гей. Она обожала шоколад. Нэн рассмеялась и сказала:

— Может быть, дам тебе последний кусочек.

Она уселась перед Гей и начала есть шоколадку, медленно, не спеша, кусочек за кусочком. Наконец осталась последняя, сочная аппетитная доля, красиво укутывающая большой бразильский орех. А Нэн рассмеялась, сунула ее в рот и снова расхохоталась над слезами, что наполнили глаза Гей.

— Тебе так легко расплакаться, Гей, что нет никакого удовольствия заставлять тебя плакать, — сказала она.

День, когда Нэн сорвала новый бант Гей, потому что он был больше и жестче, чем ее собственный, и изрезала его ножницами. Миссис Альфеус наказала ее, но это не вернуло бант, и Гей пришлось носить старый, потрепанный.

Однажды Гей должна была петь на миссионерском концерте в церкви, а Нэн сорвала пение и чуть не довела Гей до истерики, внезапно показав пальцем на ее туфли и завопив: «Мышь!»

О, подобных воспоминаний набралась ни одна дюжина! Нэн всегда была такой — вкрадчивой, потакающей лишь себе, и жестокой, словно маленькая тигрица. Исполняла любую свою причуду, не заботясь, страдает ли кто от этого. Но Гей никогда не верила, что она может увести Ноэля.

В ее жилах не напрасно текла кровь Дарков и Пенхаллоу. Она не вернулась на веранду. Она прошла в дом через террасу и поднялась в свою комнату, хотя, ей казалось, что каждым шагом наступает на собственное сердце. В комнате она встала у зеркала. Ей почудилось, что ее юное лицо состарилось за этот час. Щеки пылали, но глаза были ей незнакомы. Никогда прежде из зеркала на нее не смотрели такие глаза. Она задрожала от холода, злости, болезненной тоски, от боли неверия. Затем быстро затушила лампу и упала вниз лицом на подушку. Тень наконец настигла ее. В ту прежнюю горестную ночь она уснула от рыданий, но уснула. Но это была ее первая ночь, когда она не могла спать от боли.

IV

Ссора и разъезд Сэмов вызвали в клане немалое волнение и на время отодвинули на второй план кувшин тети Бекки, помолвку Гей Пенхаллоу и сражение Утопленника Джона с Питером и Донной в качестве тем для разговоров на семейных посиделках. Мало кто думал, что конфликт продлится долго. Но за лето примирения так и не случилось, и его перестали ждать. Семейство Дарков всегда было бандой упрямцев. Ни один из Сэмов не пытался достойно скрывать взаимные обиды. Случайно встретившись, они взглядывали друг на друга и проходили молча. Но каждый постоянно останавливал соседей и родственников, чтобы преподнести свою версию истории.