Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 1. Страна несходства - Александр Фурман

– Я надеюсь, что Люба все же простит меня, а у вас хватит такта, чтобы не превратить все это в фарс. Я знаю, что Люба сегодня всю ночь проплакала и все-таки нашла в себе мужество придти в школу, хотя я хорошо понимаю, каково ей сейчас просто даже находиться здесь, в классе, после того, что с ней случилось. Прошу вас оценить это и отнестись к Любе с сочувствием – если вы на него еще способны. Своим вчерашним поведением вы заставили меня в этом сильно сомневаться.

Думаю, для вас не будет большим секретом, что перед тем, как придти работать к вам в класс, я говорила с вашей первой учительницей и услышала от нее исключительно хорошие отзывы о подавляющем большинстве из вас. Тогда это очень удивило меня, так как я считала, что такого класса просто не может быть. Но, начав с вами работать, я почти поверила, что «невозможное возможно» и что это так и есть. Однако после того, что произошло вчера, я, честно говоря, нахожусь просто в растерянности. Не знаю, то ли она сильно в вас ошибалась, то ли с вами что-то произошло за это короткое время, но только вы оказались совсем не такими. В чем-то, возможно, и лучше, а в чем-то – хуже, но, во всяком случае, вы намного сложнее и, хотя, может быть, это вам и будет неприятно услышать о себе, но это так, – вы оказались намного грубее, чем я могла себе представить по рассказам вашей учительницы.

«Что ж, – шевельнулись все, – нам ведь тоже пришлось кое-что пережить…»

– Возвращаясь к тому, с чего мы начали, я хочу вам сказать, что самой Любе известно имя ее обидчика. Но она отказывается назвать его не только мне, но и всем остальным, хотя ее очень просили об этом – и ее семья, которая тоже чувствует себя оскорбленной, и администрация школы, куда Любины родители обратились за защитой. Более того, в разговоре со мной Люба сказала, что она прощает этого человека. Я уважаю Любу за то, что она нашла в себе такие силы, и считаю это ее правом. Тем не менее я сама – и как ваш педагог, и как женщина, да и просто как взрослый человек, – я лично не могу все это так оставить и считаю своим долгом довести это дело до конца. Нравится вам это или нет, но на мне лежит ответственность за ваш класс, в том числе и перед вашими родителями, и я просто не могу допустить, чтобы тот, кто совершил этот отвратительный поступок, ушел безнаказанным – это означало бы, что в будущем возможно повторение чего-либо подобного.

Родители Любы, если виновник станет им известен, вероятно, будут настаивать на каком-то своем наказании – но это уже пусть решают они сами вместе с дирекцией школы или с кем-то еще, меня это не волнует. Для меня как вашего классного руководителя важно другое. Этот человек находится сейчас здесь, среди вас, мне это известно совершенно точно, хотя я, как уже говорила, и не знаю, кто это. Но я обещаю, что не начну урок до тех пор, пока он не извинится, причем дважды. Во-первых, он должен просить прощения у Любы Гуссель, над девичьей честью которой он посмел так жестоко надругаться… Я вижу, некоторые из вас улыбаются – должно быть, им никогда прежде не приходилось слышать слово «честь», они незнакомы с этим понятием и не знают, что честь должна быть у каждого человека. Что ж, это их проблема, но мне очень жаль их родителей, которые вырастили их такими моральными уродами… А во-вторых, я считаю, что вы – все без исключения – виноваты передо мной: не только за свое вчерашнее отвратительное поведение, но и за сегодняшний вынужденный срыв урока. По-моему, я ничем не заслужила такого отношения к себе. Так что пусть тот из вас, кому вчера хватило смелости тайно сделать подлость, сейчас попробует найти в себе смелость встать и при всех попросить прощения также и у меня. Только после этого я смогу продолжать с вами заниматься. Люба, ты можешь сесть… А вы теперь думайте и решайте, как вам жить дальше. Когда надумаете, скажете.

Лариса села за свой стол и стала что-то писать, не обращая внимания на поднявшееся осторожное гудение. Думать над тем, как жить дальше, похоже, никто не умел, поэтому все стали выдвигать предположения. С одной стороны, когда оказалось, что пострадавшая вчера девчонка – это Гуся, кое-что немножко прояснилось, по крайней мере возможные мотивы совершенного преступления. Но вот что именно случилось, оставалось загадкой: Любка-то вроде цела и здорова, никаких синяков не видно… Что же с ней сделали? И кто? Двоечник Судариков? Румянцев?.. На стоящего Фурмана не сразу обратили внимание и сперва спрашивали, чего он. Не отвечая, он только странно улыбался.

Постепенно все разговоры в классе истощились. Все с интересом поглядывали то на Фурмана, то на гордо страдающую Гусселъ, то на Ларису, ожидая, что будет дальше.

Наконец учительница подняла голову.

– Ты хочешь меня о чем-то спросить, Фурман?

– Нет, – Фурман сжал губы и помотал головой.

– Почему же тогда ты встал?

– Это я… – у него немного запершило в горле. – Я написал эту записку и прошу у вас прощения.

– Какую записку? О чем ты, я не понимаю. Скажи яснее, – она холодно смотрела Фурману в глаза.

– Ну, вчера я написал Гусселъ записку, она у вас на столе лежит…

– Там у меня много записок… Так, ну хорошо. – Она сделала глубокий вдох. – Ты написал эту записку, и что же дальше?

– Ничего, – сказал Фурман, пожав плечами, и от неожиданности все засмеялись. Интересно, что же Фурик там написал? Он ведь может… Но зачем он…

– Так, пожалуйста, тише все! – сердито крикнула Лариса, и все опять примолкли. – Ладно, несмотря на избранный тобою довольно странный способ просить извинения, я готова считать, что передо мной ты это сделал. Ты не хочешь ничего добавить к тому, что ты нам сказал?

Фурман показал, что вроде бы ему нечего добавить.

– А тебе не кажется, что тебе следует еще попросить прощения у Любы Гуссель?

Подумав для виду, Фурман грустно сказал:

– Нет.

Лариса Константиновна растерялась, класс зашумел, довольный этим спектаклем, многие показывали Фурману, что они за него, а Любка, сильно покраснев, неловко выбралась из-за парты и выбежала из класса, хлопнув дверью. Фурману стало ее жалко, но он сказал себе, что это же она сама все это затеяла; что же – она хотела, чтобы он еще и перед ней?..

Лариса Константиновна не могла решить, что ей делать: то ли бежать за Гусселъ, то ли браться за класс, то ли доводить до конца дело наглеца Фурмана. Выручила ее Ирка Медведева, попросив разрешения сбегать за Гуссель и помочь ей. Это сразу развязало Ларисе руки и, как только дверь за Медведевой закрылась, голос ее зазвенел мощно и властно:

– А ну-ка, замолчать всем немедленно! Ишь, распустились!.. Я вижу, вы не умеете ценить хорошего отношения. Что ж, придется с вами на другом языке говорить. Может, тогда до вас дойдет?.. Чему вы так радуетесь-то, идиоты?! Что один хам тут вам целое представление устроил? Или, может, что вы мне урок сорвали? Так я вам обещаю, что вы отсюда не выйдете! Никакой перемены вам не будет – будете сидеть и заниматься ровно столько времени, сколько вы у меня отняли!.. А если кому-то из вас это не нравится, тот может прямо сейчас убираться вон из класса, и пусть идет куда хочет. Я никого не держу! Ишь, наглецы… Ну-ка, всем быстро открыть учебники и тетради! Параграф… Упражнения с такого-то по такое-то… Пока все не сделаете, ни один не выйдет! И чтобы ни звука я больше не слышала! Понятно?!