Литературный призрак - Дэвид Митчелл

— Какого черта тебе надо, старуха? Ты кто такая?

— Когда мы виделись последний раз, твоя нога стояла у меня на горле, а сам ты распалился, как кобель. Ты разрушил мою чайную и ограбил меня.

Он вспомнил, но притворился, что не узнал меня, и отвернулся, бормоча что-то неразборчивое. В этот момент мяч влетел мимо него в ворота, раздался радостный крик.

— Просто чудеса в решете! Да ты и впрямь, как я посмотрю, головастый! Сначала ты командовал теми, кто разрушал храмы. А теперь ты командуешь теми, кто их восстанавливает! Это у вас, видно, называется «социалистическая модернизация»?

— С чего ты взяла, что я командую?

— Потому что, даже увильнув от работы, ты выбрал занятие полегче.

Головастый не знал, что ответить. Его лицо принимало то одно выражение, то другое. Рабочие услышали мои слова и стали с подозрением поглядывать на Головастого. Я прошла мимо, ко входу в храм. Вокруг стучали молотки, визжали пилы. Злоба — это демон, который может прогрызть человека до мозга костей.

Очень много такого уже случилось. Учитель Будда всегда говорил мне, что прощение дарует жизнь. И я согласна. Прощение дарует жизнь — тому, кто прощает.

Я вошла через высокую дверь и растерянно остановилась, не зная, что делать дальше. Пожилой монах со сломанным носом подошел ко мне и спросил:

— Вы ведь хозяйка чайного домика?

— Да, — кивнула я.

— Тогда будьте моей гостьей! Пройдемте в Святилище, я угощу вас чаем.

Я колебалась.

— Прошу вас. Не бойтесь. Мы очень рады вам.

Ученик монаха в шафрановой тунике покрывал листом золота лоб Учителя-Будды. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Откуда-то доносились грохот отбойного молотка и гудение дрели.

Я последовала за монахом через залы, пахнувшие благовониями и цементной пылью. Мы пришли в тихую пустую комнату. Там стояли статуи Будды и висели свитки. Чайник ждал нас на столе.

— Что это за свитки? — спросила я.

— Каллиграфия, — улыбнулся монах. — Мое праздное увлечение. Вот здесь написано:

Солнечный луч на моем столе.

Пишу длинное письмо.

— А здесь? — спросила я.

Он прочитал:

Гора растаяла вдали.

Я ее больше никогда не увижу.

— Не судите строго мои жалкие поделки. Я всего лишь любитель. Позвольте налить вам чаю.

— Большое спасибо. Вы, наверное, счастливы теперь? Столько паломников приезжает в храм.

Монах вздохнул.

— Это не паломники. Это туристы. Они даже не заглядывают в храм. Паломников очень мало.

— Тогда почему они приезжают на Святую гору?

— Потому что у них машины — надо же куда-то ехать. Потому что все сюда едут. Потому что правительство объявило Святую гору национальным достоянием.

— Партия вас больше не преследует — и то хорошо.

— Потому что решила — выгоднее с нас брать деньги.

Кто-то прошел поблизости, шурша метлой и насвистывая мотив, исполненный счастья и печали одновременно.

— Я пришла вот по какому делу, — приступила я.

Монах внимательно выслушал меня, кивая время от времени.

— Вы правильно сделали, что пришли. Душа вашего отца слишком отягощена злом, поэтому не может покинуть этот мир. Пойдемте, сбоку есть укромный алтарь, где нам не помешают. Мы вместе зажжем курительные палочки, и я исполню ритуал. Потом подыщем вам уголок, чтобы переночевать. Мы принимаем гостей небогато, но от души. Как и вы.

На следующее утро монах проводил меня до ворот. Стоял густой туман.

— Сколько с меня причитается? — Я достала кошелек.

— Нисколько. — Он почтительно коснулся моей руки. — Ни разу в жизни ни один монах не ушел от вас с пустым животом — это в то время, когда вместо обеда мы сосали камушек. Когда наступит ваш срок, я сам исполню погребальный обряд, клянусь вам.

Встречая доброе отношение, я не могу удержаться от слез.

— Но даже монахи должны есть! — запротестовала я.

Он махнул рукой в ту сторону, откуда из-за тумана слышались шум, гам, непонятная речь:

— Вот пусть они и кормят нас!

Я поклонилась до земли, а когда разогнулась, его уже не было рядом. Осталась только его улыбка. На обратном пути, спускаясь, я заметила Головастого. Он тащил вверх по лестнице большой мешок с гравием. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Честное слово. Стайка девушек с веселым криком и смехом перебегала площадь, чуть не сбив меня с ног. Монах был прав: здесь не осталось ничего святого. Святые места теперь должны прятаться выше или глубже.

Однажды пришел ко мне в чайную человек. Сказал, что он из партийной газеты. Хочет написать рассказ про меня. Я спросила, как он назовет свой рассказ.

— «Семьдесят лет социалистического предпринимательства», — ответил он.

— Семьдесят лет чего? — переспросила я.

Он нацелил на меня фотоаппарат, я аж ослепла от вспышки.

— Социалистического предпринимательства.

— Какие-то новые громкие слова. Лучше порасспросите новых громких людей.

— Нет, госпожа, — наседал он. — Я должен выполнить задание.

Отошел назад, навел фотоаппарат на мою чайную. Щелк!

— Понимаете, вы пионер, зачинатель. Сейчас на Святой горе кто только не зарабатывает, но первой-то эту возможность открыли вы! И вы до сих пор здесь. Просто удивительный сюжет! Бабушка, которая несет золотые яички. Кстати, прекрасный подзаголовок для статьи.

И правда, в летние месяцы народ идет сплошным потоком. На каждом шагу теперь чайные, закусочные, киоски с гамбургерами — я как-то раз попробовала, ну и дерьмо! И часу не прошло — снова проголодалась. У каждого храма — множество столиков. Пакетами, бутылками, стаканчиками усеян весь путь наверх.

— Я вовсе не пионер. Я поселилась здесь, потому что деваться некуда было. Что касается денег, то партия прислала своих людей и они разрушили мою чайную за то, что я зарабатывала деньги.

— Нет, это исключено. Вам много лет, вы что-то путаете. Вам изменяет память. Партия всегда поощряла честную торговлю. Уверен, вам есть что рассказать! Вы можете развлечь наших читателей.

— Это не моя работа — развлекать ваших читателей! Моя работа — делать лапшу, заваривать чай. Если вы и правда хотите написать о чем-нибудь интересном, напишите о моем Дереве. На самом деле это пять деревьев в одном. На нем растут миндаль, фундук, хурма, айва и яблоки. «Дерево изобилия»! Так и назовите свой рассказ, чего лучше!

— Пять деревьев в одном? — пожал плечами газетный человек.