Дама номер 13 - Хосе Карлос Сомоса

– Мне хватило времени, чтобы отыскать черный ход. Дверь выходит в маленький садик, в который можно попасть с улицы, и закрыта она только на щеколду. Я ее откинул. Если наши друзья не окажутся слишком бдительными, то они и не заметят. И мы сможем попасть в дом через тот вход. Ты рискнул бы быть застигнутым этой ночью за исследованием библиотеки сеньора Раушена?

– Для этого мы и приехали, – ответил Рульфо.

– Тогда, если ты не против, давай где-нибудь перекусим. А потом дождемся смены караула: может статься, что у санитара нет сменщика, так что нам придется опасаться только новой сестрички…

Пришлось провести на улице несколько часов. К счастью, дождя уже не было. Сесар жаловался на погоду и все время переходил с места на место. Рульфо предпочел отдохнуть: отыскал карниз, под которым можно было сесть, и прислонился спиной к стене. Мимо проезжали машины и проходили пешеходы, и никто не обращал на них никакого внимания. Когда стемнело, движение почти прекратилось, но сильно похолодало. Они следили за домом по очереди. Во время одной из своих передышек Рульфо услышал голос Сесара:

– Саломон.

«Раньше для него это было всего лишь игрой, а теперь увлекательное приключение», – подумал Рульфо, увидев своего прежнего научного руководителя, призывно машущего руками. Перед домом стоял темный автомобиль. Главная дверь открылась, и появились две тени. Послышался хохот. В свете фар можно было различить белые униформы медсестры и санитара, выглядывавшие из-под пальто.

– Но… А где же сменщица? – прошептал Сесар.

Оба медработника уселись в машину. Судя по их хохоту, они были пьяны. Рульфо это обстоятельство не понравилось. Вдруг ему вспомнился взгляд медсестры – холодный, как жидкость в паре маленьких аквариумов со льдом, и взгляд санитара – такой же, и оба они впиваются в него. Нет, не нравится ему это.

Машина тронулась с места. Дом погрузился в темноту. Пахнувший морем ветер прочесывал листья у его входа.

– Итак, она не пришла, – подвел итог Сесар. – Это несколько облегчает нам задачу.

Рульфо не был в этом уверен, но ничего не сказал.

План тем не менее сработал на славу. Они обогнули участок, и бывший студент воспользовался ветками невысокого дерева, чтобы взобраться на ограду и подтянуть за руки бывшего преподавателя. В этот момент все последние годы, проведенные почти без движения, казалось, разом свалились на плечи Сауседы, но энтузиазм помог ему справиться с тем небольшим расстоянием, которое не помогли преодолеть сильные мускулы Рульфо. И когда он спрыгнул в сад, то чуть не рассмеялся, убедившись, что ничего себе не сломал. Они вошли в дом через заднюю дверь.

– Эврика! – произнес Сесар, когда дверь с легким щелчком открылась.

Двигались они в темноте. Сесар хорошо запомнил направление и предложил не зажигать свет, пока в этом не возникнет крайней необходимости.

– Прежде всего пойдем проверим кое-что на теле Раушена.

Рульфо с удивлением поднял на него глаза. И Сесар прибавил:

– Ты что, забыл, как пытали мальчика, свидетелем чего был Мильтон?

Тут Рульфо понял, что он хочет сказать. Его даже удивило, что сам он не додумался. Его старый профессор, может, и не в лучшей физической форме, но надо признать, что мозги у него работают с прежним блеском.

Они прошли по длинному коридору и повернули в другой, тот, где располагалась комната больного. Сесар, однако, остановился перед другой дверью:

– Погоди. Хочу кое-что тебе показать.

Он отворил ее легким нажатием, без единого звука; одновременно замигали и загорелись люминесцентные лампы в потолочных плафонах. Это была небольшая комната, без окон, с голыми, тщательно выбеленными стенами. Рульфо тут же вспомнилась синяя комната Лидии Гаретти, но в этой не было ни гардин, ни ковров; практически всю ее площадь занимало нечто вроде бассейна или круглой ванны. Сооружение походило на джакузи, хотя никаких кранов в нем не было, борта казались слишком низкими, а по центру располагался огромный сток, забранный решеткой. Там было холодно, как в леднике.

– Ну, что ты об этом думаешь? Я обнаружил это случайно, сегодня утром. Сооружение относительно новое.

С этим Рульфо был согласен. Комната производила впечатление какой-то поздней и избыточной пристройки, словно ради нее снесли стену, нарушив первоначальную симметрию дома, и все только для того, чтобы втиснуть сюда эту каморку, бог знает для чего предназначенную. Огромных размеров решетка на полу, с ее уходящими во тьму отверстиями, внушала ему какое-то беспокойство. Сесар вновь закрыл дверь, и, пока он это делал, свет на потолке погас.

Прежде чем войти в комнату Раушена, они заглянули внутрь, желая удостовериться, что там нет никого, кроме больного. Все как будто выглядело так же, как утром. Даже тишина, глубокая, кладбищенская, не слишком отличалась от той, которую они застали здесь во время первого визита. Но когда Сесар щелкнул выключателем, включив единственный источник света в этой комнате (настольную лампу на тумбочке), они, остолбенев, тут же смогли удостовериться в том, что ошибались.

Ничто здесь не оставалось таким, как раньше.

– Боже мой! – прошептал Рульфо.

Секунду они стояли как вкопанные, не сделав и шагу вперед. Только смотрели широко открытыми от ужаса глазами, словно стараясь понять, что все это значит.

С тела Раушена была снята простыня, а его ночная сорочка задрана до паха. Тонкая трубочка капельницы оказалась вырванной из вены на руке, а все провода и датчики отсоединены от головы.

Но хотя некоторые приборы теперь не были к нему подсоединены, гораздо больше стало того, что было добавлено.

Ножницы и ланцеты различных форм и размеров пронзали тощую плоть его ног. Голени были в нескольких местах просверлены. Тот, кто совершил это надругательство, несомненно, воспользовался маленькой дрелью, которая валялась на полу. Изверг не поленился воткнуть в полученные отверстия гвозди, а также просверлил в нескольких местах коленные чашечки. Но самое жуткое творилось в паху: множество хирургических инструментов, втиснутых в уретру и анус, стальным букетом торчало из чудовищно распухших и растерзанных сфинктеров. То, что не было покалечено, было сожжено. Обгоревшие спички и сигареты безмолвными палачами валялись по всей постели. Все свидетельствовало о том, что никто не торопился – то, что делалось, делалось со зловещей медлительностью, почти терпеливо: раны не походили на нанесенные внезапно, они явились результатом некой злонамеренной игры садистов, словно пазл наоборот, совершаемой над беззащитным телом.

«Медсестра. Санитар. Их холодные взгляды. Их хохот».

Рульфо, склонившийся над лицом старика, отпрянул, скривившись. И немедленно ощутил, что желудок его провозглашает свое первенство среди внутренних органов; он стал, конечно же, намного важнее, чем мозг, который отказывался думать.

– Я думаю, что… ему отрезали язык.