Восстановление нации - Казимир Валишевский

– Я больше люблю Христа, чем моего сына, – ответила она.

Когда ее сын вырос, она в 1671 году тайно постриглась в монахини под именем Феодоры и перестала управлять своим домом. Эта тайна не могла долго сохраняться. Через год, когда Алексей праздновал свой брак с Наталией Нарышкиной, боярыня Морозова отказалась принять участие в празднествах, и внимание государя было направлено на маленькую группу женщин, где до сих пор свободно производилось исповедание и распространение идей раскола. Долго сдерживаемая гроза наконец разразилась. Князь Петр Урусов, не зная о том, что и его жена состоит в опальной общине, сообщил ей, что Федосья Прокопьевна будет арестована. Княгиня попросила позволения пойти проститься с сестрой и уже более ее не покидала. Обеих арестовали ночью, увезли в подземную тюрьму, потом разделили. Во время перехода из одной тюрьмы в другую, минуя царский дворец и думая, что Алексей смотрит на нее, Федосья Прокопьевна подняла с усилием руку, отягощенную цепями, и осенила себя двуперстным крестом.

Сестры около года жили в разных монастырях, и хотя их строго охраняли, находили средство видеться друг с другом. Более или менее преданные расколу, сторожа и монахини ухитрялись не выполнять приказов своих начальников. Некоторые священники из их лагеря даже посещали арестованных, и, по легенде, даже сам Алексей часто ездил в монастырь, где жила в заключении княгиня Урусова. Подолгу простаивая под окнами ее кельи, он жалел, что не знает, действительно ли она страдает за правду.

Из всех своих богатств боярыня Морозова не сохранила ровно ничего. Все было конфисковано. Сын ее умер от горя. Она же была крепка духом. новгородский митрополит Питирим, назначенный недавно патриархом, льстил себя надеждой, что направит ее на праведный путь.

– Вы не знаете, что это за женщина, – сказал ему Алексей. – Впрочем, попытайтесь!

Патриарх попытался красноречиво убедить Федосью исповедаться и причаститься.

– Мне некому это сделать.

– В Москве достаточно священников!

– Ни одного хорошего!

– Я вас сам исповедаю…

– Вы ничем не отличаетесь от других, у вас тиара римского папы.

Надев священные одежды, Питирим велел принести святое миро, служившее для исцеления людей, одержимых безумием. Боярыню Морозову пришлось внести в комнату патриарха. Она говорила, что не в состоянии держаться на ногах. Но она притворялась, потому что не хотела предстать перед никонианцами. В 1667 году во время Собора, судившего его, Аввакум тоже сделал вид, что хочет лечь. Вдруг Крутицкий митрополит в качестве ассистента патриарха подошел к ней с жезлом, смоченным в священном масле, и хотел снять с нее головной убор. Федосья Прокопьевна закричала:

– Не трогайте меня! Вы погубите бедную грешницу!

Она так сильно отбивалась, что, согласившись с царем и пылая от гнева, Питирим велел выгнать «бешеную». По словам Аввакума, стрельцы, караулившие несчастную, выполняя приказание и вытащили ее во двор за цепь, висевшую у нее на шее, «да так, что она пересчитала головою все ступени лестницы».

В свою очередь княгиня Урусова подверглась той же пытке, но, сорвав покрывало с головы, что считалось в то время бесстыдством, закричала:

– Что вы делаете, бессовестные люди! Разве не видите, что я женщина?

На следующую ночь обе сестры, как и Мария Данилова, были подвергнуты допросу в присутствии князей Ивана Воротынского, Якова Одоевского и дьяка думы Иллариона Иванова. Их раздели до пояса, вздернули на дыбу и пытали огнем, но они не проявили ни малейшей слабости. С вывихнутыми суставами, со сплошными ранами на спинах, они находились три часа на снегу, не обратившись, по свидетельству Аввакума, ни с одной жалобой к своим мучителям.

Алексей был смущен, патриарх высказался за применение закона, и монахиня Маланья объявила несчастным, что они будут непременно сожжены. Но не так легко было применить к Морозовой такое наказание! Бояре взволновались, и Печерский монастырь, где была заключена Федосья Прокопьевна, стал предметом тревожных манифестаций. Перед его воротами ежедневно происходили бурные собрания. Сестра царя, особенно нежно любимая им, Ирина, упрекала Алексея в жестокости, припоминала ему заслуги Бориса Морозова, в котором он видел второго отца. Судя по легенде, Алексей еще раз пытался перейти к увещаниям. Один стрелецкий капитан получил приказ предложить Федосье только поднять руку с тремя сложенными пальцами, обещая ей, что в таком случае царь пришлет ей свою собственную карету с великолепными лошадьми и свитою из бояр для возвращения домой.

– У меня были великолепные экипажи, – возразила она, – и я о них не сожалею. Велите меня сжечь: это единственная честь, которой я не испытала и которую сумею оценить.

Этот эпизод кажется сомнительным, по крайней мере, в подробностях. Государь, без всякого сомнения, послал бы для выполнения поручения более достойного посредника. Но Федосья не была сожжена. Ее отправили в Боровск вместе с обеими подругами. Три эти женщины там жили изолированно в тюрьмах, вырытых в земле, в землянках и, так как они упорно держались своего, то им давали с каждым днем все меньше пищи. Страдания их возбудили общую симпатию, а в недрах раскола Аввакум деятельно восхвалял их достоинства. Сравнивая их теперь со «стоглазыми херувимами», с «шестикрылыми серафимами» и еще с Афанасием Александрийским и св. Григорием, он почти дошел до их обоготворения. Особенно Федосья возбуждала в нем удивление и страстное поклонение. Уделяя ей особое место в «единстве божественной троицы», назвав ее благословенной среди всех женщин, он сравнивал ее с Христом и примешивал к этим крайним гиперболам более простые слова, исходившие из глубины его сердца.

«Милый друг, живы ли вы еще или вас сожгли, или задушили? Я ничего не знаю, я ничего не слышу! Жива ли она? Или она мертва?»

Он иногда начинал упрекать ее, когда она, как ему казалось, спускалась с высот, куда он хотел ее возвести. Разве она не должна была быть самою совершенною между всеми? Но в то же время он писал ее товаркам: она ангел, а вы только бабы.

Евдокия Урусова умерла в октябре 1675 года, а ее сестра месяцем позже. Один современник описал в трогательной форме последние минуты «святой», упоминая о величайшей просьбе, с которой она обратилась к своим стражам, прося их снять тайно и вымыть единственную рубашку, которая была на ней, так как она желала в чистом виде явиться перед лицом Господа.

Такие примеры со всеми теми трогательными и страстными чертами, которые были им приданы легендой, дали расколу импульс, которого не могли уже остановить никакие меры строгости. Казалось, что первые века христианства ожили в истории новых исповедников истинной веры. Бунт нескольких фанатиков обряда принял характер большого народного движения, предназначенного действительно распространиться с неудержимою силою.

Аввакум и его товарищи не оставались бездеятельными в отдаленном пустозерском изгнании, не переставали привлекать к себе внимание своих единоверцев. Содержащиеся в мрачных тюрьмах, получая в день лишь по полутора фунта плохого хлеба с небольшим количеством квасу, они не теряли энергии. Аввакум и Лазарь писали царю послания, остававшиеся без ответа, но получившие огромную известность. В то же время в Москве распространился слух, будто бы у Лазаря и Епифания вновь чудесно отросли языки, отрубленные палачом, так что иноки могли говорить. Мы обязаны самому Аввакуму естественным объяснением этого чуда: может быть, симпатизирующий жертвам палач лишь инсценировал экзекуцию? Но если верить апостолу, то процесс отрубания языков был снова выполнен в Пустозерске, но с тем же результатом: через три дня языки выросли снова. У Лазаря также была отрублена правая рука и, когда она упала на землю, пальцы сложились в двуперстный крест.