Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

И так она выбила из головы девочки мысль о том, что родители могли бы о ней позаботиться и что дружелюбные сверстники важнее всего на свете.

Очень редко случалось им переступать порог церкви. Эдерра говорила, что боги и духи, которые на самом деле полезны людям, живут в лесной чаще, в горах и пещерах, но христиане их распугали, и они были преданы забвению. Она утверждала, что духи, управляющие миром с начала всех времен, в итоге оказались изгнанными вследствие строительства церквей и в страхе попрятались в недрах земли, потому что не в силах были выносить надоедливый и громкий звон церковных колоколов.

И все же время от времени, чтобы соблюсти приличия, они присутствовали на службе, и тогда Май чувствовала, как ее увлекают звуки органа, громады каменных стен, неяркий и дрожащий свет свечей, сладковатый запах ладана, суровый вид священника и картины мук распятого Христа, принесенного Богом Отцом в жертву во искупление грехов рода человеческого. Ей нравилось бывать на службах, на которых присутствовали монахини-затворницы. Правда, они обычно скрывались за какой-нибудь романская решеткой в глубине нефа, настолько частой, что их благочестивые тени только угадывались.

Май считала, что это так романтично — посвятить жизнь служению Богу с целью снискать прощение за грехи мира. Она видела, как монахини подходили к причастию, молчаливые, защищенные своим обетом от любого зла, и тогда Май переживала чувство мистического экстаза, ревности к затворницам и их самоотречению, которое трогало ее до глубины души. Она была уверена, что как раз они-то первыми и войдут в Царство Небесное в случае, если христианское предвестие конца света окажется правдой. Если бы не Эдерра, которая крепко держала ее в руках, она была бы не прочь посвятить жизнь размышлениям, молитвам и покаянию, как эти монахини, но скорее ради ощущения покоя, которое они у нее вызывали, нежели в силу настоящего религиозного призвания.

— Не болтай глупостей! — сердито протестовала в таких случаях Эдерра. — Наша единственная обязанность в этом мире — оставить его лучшим, чем он был до нас. И я не думаю, что эти монашки смогут его улучшить, сидя взаперти. Как ни крути, люди стремятся удовлетворить собственные потребности. Будучи себялюбцами, как часто в жизни мы строим собственное благополучие на несчастье другого! И все счастье этих черно-белых сорок с требниками заключается в том, чтобы сидеть безвылазно взаперти, бездельничать, а для очистки совести печь время от времени бисквиты. Вот это и называется грехом гордыни, понятно тебе, Май? Потому что они считают себя лучше нас, тех, кто каждый день гнет спину и работает в поте лица. Они любят удобства, хотя, сказать по правде, все смертные их любят. Эти затворницы мирятся как с однообразием своего существования, так и с тем, что жизнь проходит, пока они созерцают собственный пупок, ничего не делая для ее улучшения. Но это к нам не относится, золотце мое, наша жизнь что-то да значит на этой земле.

Май была уверена, что если бы не Эдерра, она бы тоже обленилась под влиянием монотонности и рутины повседневного существования. Даже странствуя, она всего-навсего приспособилась к кочевому образу жизни, который выбрали за нее другие. И пока Эдерру не схватили, пока она не исчезла, сгинув в запутанном лабиринте святой инквизиции, пока Май не встала перед необходимостью в одиночку сражаться со своей судьбой, она бы ни за что не решилась на это самостоятельно.

Май вступила в период созревания неожиданно, почти без предупреждения. Скудные сведения о родителях не позволяли ей сравнить свое внешний вид или застенчивость с материнскими. Правда, ей доводилось наблюдать за тем, что творилось во время шабаша. Спрятавшись в зарослях, она пыталась разглядеть дьявола, который, по всем свидетельствам, был ее отцом, и отыскать какое-то явное сходство с ним. Абсолютно ничего похожего: слишком уж она была ничтожна.

И вот однажды Май получила первое доказательство. Нечто страшное, грязное и болезненное, что, похоже, ей предстояло нести, как свой крест, всю оставшуюся жизнь, поскольку, как и многие другие важные вещи, это тоже зависело от фаз луны. Эдерра объяснила, что в течение одной недели каждый месяц она будет чувствовать себя изможденной и раздражительной, у нее увеличатся груди, на лице выступят прыщи, и она превратится в легкую добычу всякой земной злобы, первоисточника всех пороков и похоти.

— Ну ничего себе! — возмутилась Май.

— Начиная с этого момента ты должна соблюдать особую осторожность с мужчинами, — внушала ей Эдерра. — Если они до тебя дотронутся, ты раздуешься как шар, и у тебя появится ребенок.

Можно было ее этим не пугать. Она и так никогда не забывала о том, что ее появление на свет стоило жизни матери, как и обо всех женщинах, которых она видела корчащимися от боли во время схваток. Теперь она проходила мимо мужчин, не глядя в их сторону, и радовалась тому, что они тоже не обращали внимания на ее присутствие. Но хотя она не отличалась пышными формами, ее женственность с течением времени становилась все более и более заметной, настолько, что Эдерра решила воспользоваться услугами портнихи, чтобы та сшила ей девичий наряд. Затем собрала ей волосы в пучок и с истинно материнской гордостью поцеловала в лоб.

— Я тебе выведу все эти прыщики. Ты станешь красавицей, вот увидишь, — сказала она ей, смахивая слезу.

И совершила ежедневный ритуал, который лучше начинать в первый утренний час и для которого требовалось следующее: лимон, соль, молотый имбирь.

Для этого надо было срезать попку лимона и выбросить ее, затем варить плод в подсоленной воде, пока он не станет мягким. Полученной жидкостью надо ополаскивать лицо человеку, желающему избавиться от изъянов, и затем присыпать их имбирем.

Эдерра постановила сделать из Май красавицу, для этого она терла ей щеки содой, чтобы немного оживить цвет ее невыразительно-унылого лица, и отыскала среди старинных рецептов ворожей средство, позволяющее раз и навсегда избавиться от волос на ногах. Для чего следовало взять сок двух лимонов, яичный белок, пчелиный воск, молотый имбирь. Она взбила яичный белок с соком двух лимонов и с помощью пчелиного воска удалила волоски на ногах Май, а потом нанесла на них полученную смесь, втирая ее легкими движениями. Затем посыпала сверху имбирным порошком. Она повторила обряд еще три раза — к огорчению девушки, которая ужасно страдала, когда ей вырывали волоски с корнем. Обещанный результат был достигнут, и после этого кожа на ногах у Май стала мягкой и блестящей, как полированное дерево.

Она не сравнилась в красоте с ослепительной Эдеррой, но, благодаря бальзамам и притираниям, в конце концов превратилась в странное и легкое существо, с тонкими, как шелк, волосами, из которых выглядывали заостренные кончики ушей, крохотным личиком с вздернутым носиком и огромными черными глазами, не способными пролить ни слезинки, но в них-то и заключалось ее очарование. Наверное, в тот день, когда отец задумал ее зачать, он представлял себе, что у нее будет более устрашающий вид. В шестнадцать лет воробьиное тельце придавало ей сходство скорее с лесным обитателем, нежели с разумным человеческим существом. Мало того, разговаривая, она издавала какие-то булькающие звуки, которые едва можно было разобрать, поэтому она была необщительна, а с голосами дело обстоит точно так же, как с музыкальными инструментами: если на них не играть, они расстраиваются. Май выглядела уж очень необычно, чтобы подвергать себя риску, вызывая к себе неприязненное отношение незнакомцев, поэтому с момента исчезновения Эдерры она избегала приближаться к людскому жилью. Ей не хотелось будить подозрение.