Веяние тихого ветра - Франсин Риверс

— Возвращайся в дом, — резко сказал он, отойдя в сторону и дав девушке возможность пройти.

Хадасса посмотрела на него. На его красивом лице явно проглядывали черты глубокой задумчивости. Марк Валериан имел все, что только мог дать человеку этот мир. И все же он стоял в саду молчаливый и какой–то одинокий. А может быть, все его высокомерие и богатство были только внешней стороной его внутренней неудовлетворенности? В ее сердце пробудилась жалость. Может быть, стоило сказать ему о том, какую именно любовь она подразумевала? Что он тогда сделает — рассмеется или отправит ее на арену?

Хадасса боялась говорить с римлянами о Боге. Ей было известно, что творил Нерон. Она знала, что происходит каждый день на арене. Поэтому все то, что ей дано было знать, она хранила в тайне.

— Да будет с тобой мир, мой господин, — мягко сказала она и пошла прочь.

Марк удивленно посмотрел на нее. Она говорила так тихо, так нежно, будто утешала его. Он продолжал смотреть ей вслед, пока она не скрылась из виду.

Марк стал наблюдать за юной иудейкой всякий раз, когда бывал дома. Он и сам не мог понять, что его так привлекало в ней. Она была преданна его сестре и, казалось, всегда знала, в каком Юлия настроении, что ей в данный момент нужно, и при этом смотрела на свою хозяйку с благородным смирением. Вития служила Юлии еще до Хадассы, но у египтянки не было такой преданности. Юлия была капризна, да и вообще характер у нее был невыносимый. Вития подчинялась ей. Эта юная иудейка служила ей. Марк мог судить об этом по тому, как она прикасалась руками к плечам Юлии, когда та в очередной раз выходила из себя. Никто, кроме матери, так к Юлии не прикасался. Самым удивительным было то, что одно это прикосновение, казалось, тут же успокаивало сестру.

Объявление о предстоящей свадьбе Юлии стало для всех в доме настоящим шоком, а для Хадассы испытанием. Как только отец сказал об этом, Юлия впала в истерику.

— Я не выйду за него! Никогда! — кричала она отцу в тот вечер, когда он сообщил ей об этом. — Ты не можешь мне приказывать! Я убегу из дома! Я покончу с собой!

Отец дал ей пощечину. Он никогда себе такого не позволял, и Марк настолько удивился, что даже не знал, что делать, но все же привстал на месте и со стуком поставил свой кубок на стол.

— Децим! — возмущенно сказала мать, также шокированная поступком мужа. Юлия такого вовсе не заслуживала. Как бы то ни было, бить ее по лицу не следовало.

Пораженная и притихшая, Юлия стояла и придерживала рукой щеку.

— Ты ударил меня! — сказала она таким тоном, будто не верила случившемуся. — Ты ударил меня!

— Сейчас же прекрати истерику, Юлия, — процедил отец сквозь зубы. — Еще раз заговоришь со мной таким тоном, и я ударю тебя еще раз. Поняла?

Она опустила руки, и ее глаза наполнились слезами.

— То, что я делаю, я делаю для твоего блага, и мне жаль, что ты никак не можешь это понять. Ты выйдешь за Клавдия Флакка. Его высоко уважают в обществе, у него большое имение в Апеннинах, которые ты, насколько я знаю, любишь больше, чем Рим. Он был верным мужем своей жены до самой ее смерти. Таким же верным мужем он будет и тебе.

— Он старый и дряхлый.

— Ему сорок пять лет, и он полон сил.

— Я не выйду за него, сказала же! Не выйду! — Юлия снова разразилась слезами. — Я возненавижу тебя, если ты не передумаешь. Клянусь тебе. Возненавижу до самой смерти! — С этими словами она выбежала из комнаты.

Марк хотел было догнать ее, но мать мягким голосом остановила его:

— Оставь ее, Марк. Хадасса, позаботься о ней.

Марк посмотрел вслед убегающей к Юлии рабыне.

— В этом была необходимость, отец? — спросил Марк, явно теряя терпение и из последних сил стараясь сохранять вежливый тон.

Децим опустил голову и смотрел на свою руку, лицо его стало бледным и напряженным. Сжав руку в кулак, он закрыл глаза и молча вышел из комнаты.

— Марк, — сказала мать, твердо положив свою ладонь на его руку, когда он хотел встать и пойти вслед за отцом, — оставь его. Если даже ты в этом вопросе примешь сторону Юлии, это ей все равно не поможет.

— Он не имел никакого права бить ее.

— Он ее отец. Многое из того, что не принято в империи, приходится делать отцам, которые не воспитали своих детей должным образом. Она не имела права так разговаривать со своим отцом!

— Права, может быть, и не имела, но у нее были на то свои причины! Клавдий Флакк… Клянусь всеми богами, мама! Ты же сама этого не хочешь.

— А вот здесь ты совершенно неправ. Клавдий прекрасный человек. И он никогда и ничем не обидит ее.

— Но и удовольствия особого он ей тоже не доставит.

— Марк, удовольствия в жизни — не главное.

Марк недовольно покачал головой и вышел из комнаты. Он постоял с минуту в раздумье, после чего направился к комнате Юлии. Ему самому хотелось убедиться в том, что с Юлией все в порядке. Она по–прежнему плакала, но уже не так истерично, а юная иудейка обнимала ее, подобно матери, гладила ее по волосам и что–то говорила. Он стоял в дверях, никем не замеченный, и смотрел на них.

— Как только моему отцу в голову взбрело выдавать меня за такого жалкого старика? — стонала Юлия, вцепившись в девушку, будто в этой служанке была ее последняя надежда.

— Твой отец любит тебя, моя госпожа. Он желает тебе только блага.

Марк на всякий случай отошел назад, но остался в коридоре и продолжал слушать.

— Да не любит он меня, — воскликнула Юлия. — Ему на меня вообще наплевать. Разве ты не видела, как он меня ударил? Он только и думает, как бы держать меня в узде. Без его разрешения я ничего в доме не могу сделать, а меня уже тошнит от этого. Как бы я хотела, чтобы моим отцом был Друз. Октавия может делать все, что ей нравится.

— Иногда такая свобода говорит не о любви родителей, а об ее отсутствии.

Марк ждал, что Юлия после таких спокойных слов сейчас снова взорвется в истерике. Но последовало долгое молчание.

— Странные вещи ты говоришь, Хадасса. В Риме если ты кого–то любишь, ты позволяешь ему делать все, что ему хочется… — в голосе Юлии слышалось удивление.

— И что ты хочешь делать, моя госпожа?

Марк наклонился вперед и увидел Юлию, спокойно сидящую и явно растерянную.

— Что–нибудь, — сказала она, нахмурившись. — Все, — поправилась она и решительно встала, — кроме семейной жизни с Клавдием Флакком.

Марк криво усмехнулся, услышав такую нелестную оценку Клавдия. Он наблюдал за тем, как его сестра прошла по комнате к своему косметическому набору. Там она взяла в руки дорогое греческое косметическое средство.

— Не понять тебе этого, Хадасса. Что ты знаешь? Иногда мне кажется, что это я рабыня, а не ты.