Вранье - Жанна Тевлина

Марина фыркнула:

– А я тут при чем? У вас там взрывы были, потом война.

– У нас всегда так будет.

– Замечательно! Ты у нас человек героический, а Гришку я в такое пекло не пущу.

– Какое пекло?! Марина! Мы сто раз говорили. Тут не страшнее, чем в Москве. Тут дети всю ночь гуляют. Одни.

– Ну, пусть они гуляют.

Он уже кричал. Рита вышла из кухни, посмотрела и снова скрылась.

– Я же не могу не видеть сына!

– Ой ли? По-моему, ты и так не скучаешь. И ты уже отвык от него, наверное.

Шура ждал эту фразу, боялся и ждал. Каждый раз, когда он делал что-то по-своему, он знал, что последует наказание. Может быть, не сразу, но оно будет. Так же было с квартирой. Они уже жили отдельно. Позвонила мама и сказала, что хорошо бы заехать. Он сразу почувствовал, что что-то не так. Не мог ждать, взял такси. Мама завела его в кухню и сказала, что у отца была «неотложка». Резкий подъем давления.

– А почему? От чего?

У него кружилась голова, и казалось, что все катится в тартарары и уже ничего нельзя вернуть.

– Не надо кричать. Все пока обошлось. Ему укол сделали. Что-то гипотензивное. Скоро терапевт должен прийти.

Шура запсиховал:

– Я не понимаю… Он что, нервничал? Что-то случилось?

Мама усмехнулась:

– Все уже давно случилось.

– Ты опять, опять?!

Мама приложила палец к губам, сказала тихо:

– Пойди к нему.

Шура присел на край родительской кровати. Папа отложил книгу, улыбнулся. Он выглядел слабым. Таким Шура не хотел его видеть. Тот спросил:

– Ну, что слышно?

– Ничего нового…

– Как Гришка?

– Нормально.

– Ну, у тебя что на работе?

– Пап, объясни, что случилось.

Отец снова улыбнулся:

– Да мама, как всегда, паникует.

– Ну, как паникует? У тебя же не было давления.

– Все когда-то бывает первый раз.

Шура взглянул на книгу. Последнее время отец все время читал Конан-Дойля, и Шура ненавидел этого автора. Снова захотелось отвлечь, растормошить как-то, чтобы тот проснулся. Отец проследил за его взглядом. Оживился. Открыл книгу:

– Знаешь, я сейчас перечитывал «Знак четырех». Там есть одна штука такая.

– Папа!!!

Отец оторвался от книги и посмотрел на него с непониманием. Шура заставил себя говорить тихо:

– Ты издеваешься, да?

Тот отложил книгу, лежал и смотрел в потолок.

Шура заговорил, выдавливая из себя слова:

– Ты из-за меня волнуешься, да?

Отец пожал плечами:

– А что из-за тебя волноваться? Ты сделал так, как считал нужным.

– А что я сделал? Ну, скажи, что я сделал?!

Отец заволновался:

– Шурка, не психуй. Если ты доволен, так и ладно. Главное, чтобы тебе было хорошо.

Он хотел закричать, что ему-то как раз хорошо, но сжало горло, и он пытался глотнуть, и у него ничего не получалось. Отец погладил его по голове, и стало еще хуже.

– Понимаешь, это мы, наверное, виноваты, что воспитывали тебя как-то неправильно. Думали, что ты умный и сам все понимаешь. Это наша большая ошибка…

Шура молчал.

– Есть вещи, которые придумали не мы. Евреи всегда женились на еврейках, дворяне – на дворянках, крестьяне – на крестьянках. А если это не соблюдалось, то все кончалось плохо.

– Пап, это ж каменный век! Ты хочешь, чтобы я женился на какой-нибудь толстой Хасе. И она мне будет жарить галушки.

– Почему обязательно Хася? И галушки – не еврейское блюдо.

– Ну хорошо. Рыбу-фиш.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Есть закон жизни, и его нельзя нарушать. Это как в математике: необходимое и достаточное условие. Их надо выполнить. А Хася – это недостаточное условие. Необходимое, но не достаточное. Я думаю, есть другие женщины, которые могли бы тебе понравиться. Так мне кажется.

Шура рассмеялся:

– Ладно, в следующий раз женюсь на еврейке. А что же вы тогда в Израиль не уехали? Там евреев много.

Папа на секунду задумался.

– Нет, в Израиль не надо ехать.

– Ну, слава богу! А то я уже собрался…

Он хорошо помнил, что этот папин ответ про Израиль удивил его, но он решил сейчас не расспрашивать. Будет еще время.

– Шур, а ты не горюй. Все еще наладится. Вот увидишь. И Гришка у тебя хороший парень.

Отец улыбался и казался очень спокойным.

Шура ехал домой и чувствовал себя почти счастливым. Будто бы какой-то груз свалился с души, и стало легко. Почему они раньше не разговаривали? Ведь это так просто. С другой стороны, если не разговаривали, значит, не могли. Значит, что-то мешало. Но теперь все будет по-другому. Теперь всем станет легче. Он уже подходил к дому, и вдруг кольнул страх, что Марины нет и опять предстоит ожидание, и завертелись мысли, дурацкие мысли. Вся его легкость куда-то исчезла, и на смену пришла ноющая тревога, из которой, ему казалось, он выскочил, но, наверное, выскочить из нее нельзя. Марина сидела в кухне и ждала его. Подробно расспрашивала об отце, успокаивала, говорила, что это ерунда, так бывает, возраст уже не самый юный. Но если бы что-то было серьезное, все бы не так проявлялось. Он слушал и снова был счастлив. Показалось, что папа чудесным образом все наладил. Он всегда знал, что отец – волшебник. Вот и кончилась черная полоса, и не зря он столько вытерпел и не сдавался.

Ночью отец умер. Встал с кровати и упал. Мама проснулась от громкого стука, вызвала «скорую». Там сказали, что смерть была мгновенной. Оторвался тромб. Это коварная штука, предвидеть практически невозможно. Дальше все было странно и муторно. Приехала папина двоюродная сестра из Питера и осталась с мамой на месяц. Шура почувствовал облегчение. Не мог он находиться с мамой двадцать четыре часа в одной квартире. Он бы все равно ее не успокоил – не в том состоянии находился. Если бы это можно было объяснить словами.

Марина была чуткой все это время, и Шура боялся радоваться. Все хорошее теперь вызывало подозрение, и он корил себя и называл параноиком. Пришла мысль, что теперь она пожалеет его, и стало гадко. Еще к ним зачастила эта Люба, Маринина закадычная подружка, которую Шура не выносил, и он никогда не понимал, что у них общего. Они подолгу о чем-то шептались в комнате, и Шура чувствовал себя опущенным, бесился – и ничего не мог сделать. Самое обидное, что в его же доме. Лучше бы они общались где-нибудь на стороне. Но он тут же пугался. Нет, пусть уж лучше дома. По крайней мере, не надо ждать и волноваться. Это пройдет. Главное, потерпеть.