2012. Дерево Жизни - Евгений Ничипурук

Херст сел под дерево и прислонился спиной к его гигантским корням. Закрыл глаза и стал слушать, как звенит хрустальный воздух.

«Я оставляю тебя. Принимай решение сам. Я не могу на него влиять», – сказал Черный человек и исчез.

Вильям сидел и думал. Вспоминал последние дни своей жизни в Нью-Йорке. Их последний с Дарией разговор. Ему было очень грустно. И тут он почувствовал, как внутри него что-то происходит, как в него проникают частички неизвестного ему вещества. Именно вещества. Будто он был из материала, лишь немногим плотнее местного воздуха, и вот начался процесс смешивания молекул. Будто часть этого пространства тонкими иглами потихоньку проходила сквозь его оболочку и становилась частью его. Херст не чувствовал боли. Наоборот, он почувствовал, что боль отступает. Он ощущал, как внутри зреет нечто очень большое. Будто кто-то забрасывает в его плоть семена невиданного растения, которое через ВРЕМЯ пустит корни и произрастет редкостным по своей красоте цветком. И художник понял, что хочет почувствовать своей кожей тот самый ветер, тот легкий и свежий бриз, призванный смешать все внутри сада в одну-единую массу и позволить остаться ему здесь на долгие годы. Он понял, что на самом деле всю жизнь хотел этого. Он вернется обратно, когда будет готов, и весь мир увидит, чего стоит его талант. Херст закрыл глаза и почувствовал, как мир, окружающий его, рушится будто разбитое зеркало на тысячи и тысячи кусочков. Как отражения деревьев и цветов с тихим звоном сыплются на гостиничный пол, на толстый ворс ковра, еще недавно напоминавший ему траву в Саду Сирен. И вот он вновь сидит голый и одинокий в токийском отеле. И ему холодно. Холодно как никогда не было раньше. За окном декабрь, один из самых мерзких декабрей в мире. И воздух больше похож на полурастаявшее мороженое. Он мокрый и холодный. И в нем летают частички талого снега. Но что же… все должно быть честно. Не так ли? Херст встает и одевается, чтобы спуститься вниз к уже ожидающей его толпе.

Роберт О’Нил убил себя первым. И он стал первым, кого убила картина Вильяма Херста. Начальник особого отдела ЦРУ пустил себе пулю в рот. Он сидел на полу среди картофельных чипсов и банок кока-колы и смотрел на шоколадные конфеты «Хёршис». Он прислонился спиной к прилавку с печеньем и всякими легкими снеками. Теперь их никто никогда не купит. О’Нил украсил прилавок жирной кляксой из собственной крови и мозгов. Поставил точку. Сказал сам себе: «Хватит» и нажал на курок.

– Что здесь случилось? – спрашивают полицейские насмерть перепуганную темнокожую женщину-продавщицу. Но она ничего не отвечает. Она рыдает взахлеб, плачем профессиональной иранской плакальщицы. У нее лицо в крови и отстрелено ухо.

– Мэм, вам будет оказана медицинская помощь, просто скажите нам, что тут произошло.

Но разве Виктория знает ответ на этот вопрос? Да, ее зовут Виктория. Ей пятьдесят три года, и она работает в этом магазине последние двадцать лет. Она много чего видела за свою жизнь, но никогда и не думала, что однажды ей придется пережить такой вечер.

– Ты тоже робот?! – закричал ей в лицо этот странный человек в деловом костюме и прежде, чем она успела хоть что-то понять, выстрелил ей в голову из черного большого пистолета. Огонь обжег левую часть лица, она рухнула под прилавок и уже больше ничего не могла видеть. Но могла слышать его безумные крики. Он орал: «Все вы сдохнете! Все вы просто игрушки в руках Бога! И я игрушка! Но я могу все изменить! И вы, и я сдохнете раньше, чем Он задумал!» О’Нил кричал и стрелял. Стрелял и кричал. Два раза он перезаряжал пистолет. Потом Виктория слышала какое-то странное бормотание «Капеле… Капеле…» и раздался последний выстрел.

В торговом зале лежит еще три трупа. Молодая женщина скрючилась от боли после попадания трех пуль в живот да так и осталась лежать, залив весь пол в молочном отделе своей кровью. Мужчина среднего возраста, одетый в клетчатую рубашку и голубые джинсы. Теперь у него нет лица. Он зашел купить пива. В руке у него зажато горлышко от бутылки Bud. Он пытался ударить ею нападавшего, но получил несколько пуль в голову… У входа чернокожий парень с бейсбольной битой в руке. Он лежит лицом вниз. Это сын Виктории. Когда началась пальба, он как раз парковался возле магазина.

А Роберт О’Нил выпучил глаза на печенье, будто видит их впервые в жизни. Его лицо крупным планом показывают во всех новостях. Неслыханное дело, сошел с ума и открыл стрельбу по безоружным людям не кто-нибудь, а высокопоставленный чиновник из ЦРУ! Магазин оцеплен, на месте массового убийства работают и полицейские, и ФБР, и цэрэушники. Но что бы они ни нашли тут, все уже неважно. Роберт О’Нил успел пустить себе пулю в рот раньше, чем к магазину приехала первая вооруженная группа. Они уже никогда не узнают, что именно заставило его совершить это безумие. Никогда не узнает это и Виктория. К тому же, кто бы поверил, что Роберт О’Нил всего лишь выполнял свой долг – защищал человека, в святость которого верил больше, чем во что бы то ни было. Высокие технологии творят чудеса. Разве это не чудо?! Находясь в Вашингтоне, одним из первых увидеть картину, представленную в Токио!

Вильям Херст стоял в центре холла отеля рядом со своей картиной, укрытой пока от посторонних глаз куском обычной серой мешковины. Напротив него стояла толпа журналистов. Фотографы устанавливали штативы, операторы подстраивали камеры. Время от времени рядом с Херстом поочередно выстраивались корреспонденты с белыми листочками бумаги в руках. Они поднимали их рядом с собой, и их операторы настраивали баланс камер на белый цвет. Оставалось пятнадцать минут до намеченной презентации. Рядом с Херстом стояли несколько людей в черных костюмах, следящих за порядком и за тем, чтобы никто не допекал художника своими вопросами.

Херст выглядел для торжественного бенефиса несколько странно – по-походному. На нем были защитного цвета брюки с карманами, темного серого цвета спортивная кофта с капюшоном. На ногах ботинки из грубой кожи, на толстой подошве. Он стоял сложив руки на груди, погруженный в свои мысли, а может быть, просто ждал, когда же наконец можно будет уже начать, а точнее, закончить это мероприятие. Ни у кого из пришедших не было часов, так что все то и дело нервно поглядывали на свои мобильники. Журналисты и операторы постоянно проверяли связь со студиями, ожидая начало прямого эфира. Где-то среди толпы представителей СМИ бегал верный менеджер Херста Джеймс Хук. Он уже выбрал трех самых маститых и в то же время самых лояльных корреспондентов, которым он разрешит задать по одному вопросу. Все немного нервничали. Все, кроме главного виновника мероприятия. Он откровенно скучал. В какой-то момент Вильям даже чуть было не зевнул, почувствовав накатившую на него дремоту, но сдержался, понимая, что это будет верхом неприличия. Наконец кто-то из толпы строго произнес: «Сорок секунд до эфира!» Все стихли, будто начали в голове отсчитывать эти самые секунды. И вот уже кто-то дал сигнал начала, и толпа мгновенно ожила и зашумела. Десятки голосов одновременно загалдели на свои камеры с разными степенями задержки примерно один и тот же текст. Вокруг Вильяма Херста, сотрясая воздух, разносилось: