Возможность острова - Мишель Уэльбек

В действительности для достижения цели, поставленной Мицкевичем в первые годы XXI века, потребовалось три столетия; первые поколения неолюдей были созданы с помощью клонирования, от которого он предполагал отказаться значительно быстрее. И всё же его догадки в области эмбриологии оказались в конечном счёте исключительно плодотворными, что, к сожалению, заставило отнестись с тем же доверием к его идеям относительно моделирования функций мозга. Метафора человеческого мозга как машины Тьюринга с плавающими подключениями оказалась в конечном счёте совершенно бесплодной; некоторые процессы в человеческом уме попросту не могут быть алгоритмизированы, на что, в сущности, указывал ещё Гёдель в 1930-е годы, говоря о наличии недоказуемых утверждений, которые, однако, однозначно воспринимаются как истинные. Тем не менее и здесь понадобилось почти три столетия, чтобы, отказавшись от исследований в данном направлении, вернуться к древнейшим механизмам выработки условных рефлексов и обучения — однако в улучшенном, ускоренном и более надёжном варианте благодаря инъекции в новый организм белков, выделенных из гиппокампа старого организма. Этот гибридный метод, сочетающий биохимию и создание логических навыков, не вполне отвечает жёсткой позиции Мицкевича и первых его последователей; он притязает лишь на то, чтобы воплотить, согласно прагматичной и нагловатой формуле Пирса, «все лучшее, что мы можем сделать в реальном мире с учётом реального состояния наших знаний».

Внедрившись в память утилиты, можно изменить её поведение.

kdm.fr.st

Первые два дня оказались отведены главным образом под лекции Мицкевича; духовному или эмоциональному аспекту уделялось в них очень мало места, я начинал понимать возражения Копа: ни одна религия никогда, ни в какой момент человеческой истории, не могла влиять на массы, апеллируя исключительно к разуму. Даже сам пророк отошёл немного на задний план, я встречался с ним в основном за обедом и ужином, большую часть времени он проводил у себя в гроте; думаю, верующие были слегка разочарованы.

Всё изменилось наутро третьего дня, который следовало провести в посте и посвятить медитации. Около семи часов меня разбудил низкий печальный звук тибетских труб, они выводили очень простую, всего в три ноты, бесконечно длящуюся мелодию. Я вышел на террасу; над каменистой равниной занималась заря. Элохимиты один за другим выходили из палаток, расстилали на земле коврики и ложились, окружая помост, на котором стояли два трубача; между ними в позе лотоса восседал пророк. Как и все адепты, он облачился в длинную белую тунику; но если их туники были сшиты из простого хлопка, то его — из белого блестящего шелка, переливавшегося в первых лучах солнца. Через пару минут пророк медленно заговорил; его глубокий, низкий голос, многократно усиленный динамиками, легко перекрывал звуки труб. В простых словах он призвал слушателей обратиться внутренним взором к земле, на которой распростёрты их тела, представить себе исходящую от земли вулканическую энергию, немыслимую энергию, превосходящую самые мощные атомные бомбы, и вобрать эту энергию в себя, впитать её телом — телом, которому уготовано бессмертие.

Потом он попросил адептов снять туники, открыть свои обнажённые тела солнцу и представить себе колоссальную, состоящую из миллионов одновременных термоядерных реакций энергию — энергию Солнца и остальных звёзд.

Ещё он просил их проникнуть в глубь телесной оболочки, сквозь кожный покров, попытаться с помощью медитации визуализировать свои клетки и, ещё глубже, ядро этих клеток, содержащее ДНК, хранилище генетической информации. Он просил их осознать собственную ДНК, проникнуться мыслью, что она содержит их схему, схему построения их тела, и что информация эта, в отличие от материи, бессмертна. Он просил их представить, как эта информация движется сквозь толщу веков в ожидании Элохим, способных воссоздать их тела благодаря технологии, которую они разработали, и информации, которая содержится в ДНК. Он просил их представить момент, когда вернутся Элохим и когда сами они после долгого, похожего на сон ожидания возвратятся к жизни.

Я подождал, пока сеанс медитации кончится, и присоединился к толпе, направлявшейся к гроту, где проходили лекции Мицкевича; меня поразили вспышки бурного, не вполне нормального веселья, охватившего, казалось, всех присутствующих: многие громко перекликались, останавливались, чтобы обнять друг друга, и застывали так на несколько секунд, другие передвигались вприпрыжку, выделывая антраша, кто-то распевал на ходу весёлые песни. Перед гротом висела растяжка с разноцветной надписью: «Презентация посольства». У входа я столкнулся с Венсаном, судя по всему отнюдь не разделявшим всеобщего возбуждения; наверное, мы как ВИПы избавлены от обычных религиозных эмоций, подумал я. Мы разместились среди толпы, и громкие голоса смолкли, а на стене в глубине грота развернулся гигантский, метров в тридцать, экран; свет погас.

Планы посольства были выполнены в какой-то программе трехмерной графики, вероятно, в AutoCAD или в Freehand; позже я с удивлением узнал, что пророк всё сделал сам. Абсолютно невежественный почти во всех областях, он, однако, питал подлинную страсть к компьютерам, причём не только увлекался видеоиграми, но и прекрасно владел самыми продвинутыми графическими инструментами, например, в одиночку создал весь сайт секты, пользуясь Dreamweaver MX, даже написал добрую сотню страниц на HTML. Так или иначе, в плане посольства, равно как и в оформлении сайта, в полной мере проявилась его природная тяга к уродству: у Венсана, сидевшего рядом со мной, вырвался стон, словно от боли; потом он опустил голову и до конца показа — длившегося как-никак более получаса — упорно разглядывал собственные коленки. Слайды на экране сменяли друг друга, причём при переходе, как правило, картинка взрывалась, и из её кусочков складывалась новая, всё это происходило под гром вагнеровских увертюр, разодранных на семплы и превращённых в техно. Большинство залов посольства имели форму правильных многогранников, от додекаэдра до икосаэдра; сила тяжести отсутствовала — видимо, вследствие художественной условности, — и взор виртуального посетителя свободно плавал по всему пространству комнат, между которыми размещались усыпанные драгоценными камнями джакузи с тошнотворно-реалистичными порногравюрами на стенах. Огромные окна-витрины в некоторых залах выходили на тучные луга, усыпанные цветами; я было удивился, как он намерен добиться подобного результата на Лансароте при полном отсутствии здесь растительности, но, приглядевшись к гиперреалистическому рисунку цветов и отдельных травинок, в конце концов понял, что подобные мелочи его не остановят и, если понадобится, он, наверное, использует искусственные луга.

Воспоследовал финал: мы возносились в небо, откуда открывался вид на общий план посольства, шестиконечную звезду с загнутыми лучами, потом — изображение с головокружительной быстротой удалялось — на Канарские острова и, под начальные такты «Так говорил Заратустра», на весь земной шар. Затем наступила тишина, на экране мелькали неясные очертания галактик. Наконец и они исчезли, на сцену упал круг света, и в него бодро выскочил пророк, сверкая своим церемониальным облачением из белого шелка с нашивками, испускавшими бриллиантовые блики. Шквал аплодисментов прокатился по залу, все встали, хлопали и кричали «браво!». Мы с Венсаном почувствовали, что нам тоже придётся встать и хлопать. Это продолжалось по меньшей мере минут двадцать: иногда аплодисменты становились слабее и, казалось, стихали, но потом накатывала новая волна, ещё сильнее; зарождалась она чаще всего в небольшой группке, сбившейся в первых рядах вокруг Копа, и постепенно захватывала весь зал. Раз пять аплодисменты шли на спад и опять возобновлялись, покуда пророк, видимо почувствовав, что процесс может скоро сойти на нет, не раскинул руки. Сразу стало тихо. Глубоким, низким и, надо признать, довольно впечатляющим голосом (правда, акустика давала сильное эхо и фонила на басах) он затянул первые такты приветственной песни Элохим. Многие рядом со мной подхватили вполголоса: «Мы посольство воз-двиг-нем…»; голос пророка взлетел к верхним нотам: «Наш со-юз неру-шим» — вокруг пело все больше людей, — «Мы при-дём к вечной жиз-ни» — ритм замедлился, стал менее чётким, и пророк грянул торжествующе, его многократно усиленный голос отдавался в самых дальних уголках грота: «В но-вый Ие-ру-са-лим!» Все тот же миф, всё та же мечта, нисколько не ослабевшая за три тысячелетия. «И отрёт Бог всякую слезу с очей их…» Толпа взволнованно дрогнула, и все подхватили за пророком припев, состоящий всего из трех нот и одного-единственного, бесконечно повторявшегося слова: «Ээээ-лоооо-хим!… Ээээ-лоооо-хим!…» Коп пел громко, воздев руки к небесам. Неподалёку я заметил Патрика, его глаза за стёклами очков были закрыты, руки простёрты, словно в экстазе; рядом с ним извивалась Фадия, бормоча какие-то непонятные слова, в ней, вероятно, взыграли инстинкты её предков-пятидесятников.