Волчонок - Генри Лайон Олди

Марк ожидал другого. Парады, съемки, самоволки… Тот же цирк, по большому счету! Но дед хоть не ругается, не зовет военных «десятинщиками». Марка не отговаривает, хотя и не одобряет. Ну и ладно!

— Перед дембелем остаться предлагали. Милитар закончить по сокращенному курсу. Офицером в тот же вексиллацион по контракту. Офицеров часто на роли в фильмах приглашали. Не главные, конечно, но и не массовка…

— Так остался бы! Тебя б по визору показывали или в арт-трансе…

— Его и так показывали, — хмыкает из угла Пак. — Сто раз. Нет, армия — не для цирковых. И вообще…

Он крутит в воздухе ладонью с растопыренными пальцами. Понимай как хочешь: что — вообще? Вообще не для нормальных людей? Или наоборот?

— А я решил поступать в военное училище, — угрюмо заявляет Марк.

И понимает, что повторяется.

— В десант? — Дед наконец проявляет слабый интерес.

— Нет. В либурнарии.

Пак свистит. Пак запрыгивает на перила.

— Ну вот. Порезался, — говорит дед.

И, как мальчишка, сует в рот окровавленный палец.

Кровь, думает Луций Тумидус, старый клоун. Великое дело — кровь. Парень уверен, что ни капли не похож на своего отца. Парень хочет быть похожим на дядю. Желает искупить его позор, восстановить честь семьи. Если я скажу ему, что у меня два сына и они похожи друг на друга характерами, поступками, а главное, ослиным упрямством, как близнецы, — парень мне не поверит. Решит, что старик впал в маразм. Хорошо, я ничего ему не скажу. Ты разучился говорить, Луций? Нет, просто он еще не научился слышать.

— Я за пластырем. — Марк кидается в дом.

Дед смотрит вслед внуку.

— Весь в тебя, — смеется Пак. — Ничего, с годами поумнеет.

I

…сто сорок один, сто сорок два…

Мышцы были уже деревянными. Они молили о пощаде, но Марк запретил себе останавливаться. Стиснув зубы, он продолжал «дубль-кач». Руки вдоль тела, пальцы, как корни, намертво вросли в рукоятки тренажера — не отодрать. Плечи — вперед и вверх. Дотянуться подбородком до висящей в воздухе голоотметки. Ноги, отягощенные силовой подвеской, — на себя, за голову, до второй светящейся отметки. Прямые ноги! Не сгибать! Не сгибать, мать твою! Вот так. Теперь распрямиться: медленно, не расслабляя мышц. Медленно, я сказал! Вытянуться. И еще раз — плечи вперед, ноги на себя…

Дерево не должно болеть. У Марка болело все: грудь, пресс, спина. Вот такое он неправильное дерево. Ему казалось, волокна натруженных мускулов со скрипом трутся друг о друга. Растягиваются и сокращаются на последнем пределе. Того и гляди лопнут. Нет, врешь, это еще не предел! Сто сорок девять… сто пятьдесят…

Одни деревья гнутся. Другие ломаются.

И не только деревья.

Что чувствует сломанная игрушка?

В детстве у Марка был зеленый монстр — гибрид динозавра со спрутом. Марк без затей назвал монстра Виридисом — Зеленкой. Виридис имел двадцать режимов: шипел, рычал, щелкал зубами, зловеще хохотал и даже произносил членораздельные фразы: «Я тебя съем!», «Не уйдешь!» и еще почему-то «Держись, я иду на помощь!». Монстр ползал, смешно перебирая по полу щупальцами, бегал вразвалку, огибая препятствия, но чаще натыкаясь на них, подпрыгивал на одном месте, вытягивая шею, и даже плавал. Плавал Виридис лучше всего. Марк верещал от восторга, когда Виридис спешил к нему с другого конца ванны, разевая зубастую пасть: «Держись, я иду на помощь!» Поймав друга в объятия, Марк смеялся: монстр щекотал ему живот.

Однажды Виридис сломался. Что только Марк не делал! Теребил, гладил, уговаривал, совал палец в пасть, плакал и требовал. Монстр хрипел, кося печальным глазом, в котором больше не вспыхивали золотистые искорки. Наверное, Виридиса можно было починить. Но Марк не помнил, пытались ли это сделать, и если да, чем дело кончилось. Виридиса он помнил. Как играл с ним — помнил. Поломку — ясней ясного. А вот удалось ли починить зеленого друга…

Не помнил, хоть убей.

После злополучной дуэли Марк Тумидус стал Виридисом, Зеленкой, порченым барахлом. Арест, карцер-одиночка на «губе». В соседние камеры угодили секунданты Секст и Гельвий. К начальнику училища его отвели под конвоем. Стыд жег лицо хуже едкой щелочи. Марк смотрел под ноги, боясь встречаться глазами с другими курсантами. Он шел, куда велели, слушал, отвечал на вопросы. Копошение на месте, бессмысленный хрип. Приказ об отчислении зачитали назавтра, перед всем личным составом, на утреннем построении.

Жалкий хлам, Марк Тумидус ремонту не подлежал.

Всё!

В изнеможении он откинулся на жесткое ложе тренажера и выключил подвеску. С минуту лежал, тупо глядя в потолок, ни о чем не думая. Перед глазами гасли огненные круги. Наконец Марк сел и, скривившись, зашипел сквозь зубы. Ручейки пота, прежде стекавшие к затылку, чтобы собраться там в лужицу, сменили направление. Природные заграждения — брови и ресницы не справились с соленым половодьем, в глазах отчаянно защипало. Марк потер глаза кулаком — стало только хуже.

Ругаясь, он вслепую зашлепал в душ.

По дороге, споткнувшись, Марк треснулся локтем о стену. Руку словно пронзил электрический разряд. В кабинке он на ощупь ткнул в первый попавшийся сенсор — на голову хлынул кипяток. По-быстрому смыв с лица пот и проморгавшись, Марк отрегулировал душ на «контраст» с циклом в десять секунд. Стащил трусы-боксерки и майку, сунул в приемник автомата экспресс-стирки. И целую вечность, не меньше, стоял под контрастными струями, ощущая, как уходит боль, из мышц вымывается жалящий, ядовитый песок и дерево по имени Марк превращается в человека.

Ничего, пообещал он себе. Это ненадолго.

«Выберите прическу или укладку из иллюстрированного перечня» — вспыхнула перед лицом объемная надпись. Каждую букву украшали образцы причесок. Рыкнув горлом, Марк рубанул по рекламе рукой, будто саблей. Надпись погасла и больше не появлялась. Местная техника была на удивление понятливой.

Экспресс-стирка звякнула в удачное время. Кабинка высохла, высох и Марк, исхлестанный горячим воздухом с ароматом лаванды и камфорного дерева. Натянув трусы и майку — еще теплые, стерильно чистые, — он с решимостью самоубийцы вернулся в зал. Десять минут на виброресумпторе показались ему незаслуженным раем. Облепив жертву датчиками, аппарат подстраивал частоту и интенсивность вибраций под усталые мышцы, возвращая им тонус.

А теперь — добро пожаловать в ад!

— Вам все ясно, господин Тумидус?

Перед словом «господин» начальник училища сделал едва заметную паузу. Последнему идиоту это говорило: да, я хотел по привычке сказать «курсант». Но я исправился раньше, чем ошибка успела слететь с губ. Вы больше не курсант. Вы отчислены.