Опрокинутый купол - Николай Буянов

– И что же ты сделал? – цепенея от ужаса, спросил князь Олег. На секунду перед глазами возникло видение: сожженный город на неведомой земле, безобразные рваные раны на нежном белом покрове, падающие с черного неба белые громадные хлопья снега, заносящие искореженные развалины, все еще хранящие следы былой красоты. Торчащие вверх обугленные балки, ввалившиеся внутрь стены, и везде – на улицах, на широких мостовых, залитых чем-то вроде темного блестящего стекла, на порогах руин – мертвые. Никто не справит по ним поминальную тризну, жадные звери не потревожат костей, и вороны не выклюют глаза из безжизненных глазниц… Да и нельзя тут разобрать, кто при жизни был зверем, кто птицей, кто человеком – теперь это просто холмики невесомой странно светящейся пыли. Все здесь светится зеленоватым призрачным сиянием, даже снег, который продолжает валить с неба вот уже много веков…

– Ты украл Шар, – утвердительно сказал Олег.

– Нет, – глухо отозвался старик. – Кто-то меня опередил.

Он кривовато усмехнулся, бросил четки на стол, и они вдруг вспыхнули (князь собрал всю волю в кулак, чтобы не отпрянуть назад, – то-то бы этот вурдалак повеселился!) и исчезли, будто их и не было. Даже пепла не осталось.

– Знаешь, княже, я очень долго живу на свете (правда, иногда спрашиваю себя, на каком. На том или на этом). Так долго, что растерял все желания, которые когда-то меня сжигали живьем. Я не хочу ни богатства, ни власти, ни знаний (все труха и суета). Я хочу единственного: найти того, кто когда-то перешел мне дорогу. А Шар… Что ж, если ты сумеешь найти его – он твой. Только имей в виду: завладеть им может далеко не каждый. Шар сам выбирает, кого подпустить к себе, а кого отвергнуть.

«А ну как он и меня отвергнет?» – захотелось сказать Олегу. Но спросил другое:

– Что же будет, если у меня получится?

– То есть что будет, если Шар примет тебя? – Малх вдруг стал серьезным. – Тогда берегись, Ольгес сын Йаланда Вепря. Я и ржавого гвоздя не дам за твою жизнь.

"…Я в то утро была чем-то занята в горнице. Правду сказать, иной думает: княгиня – это та, что день с утра до вечера сидит на скамье, покрытой дорогим ковром, в парчовых одеждах – таких тяжелых, что только сидеть и можно. Ну, еще пройтись туда-сюда по горнице, ножки размять. А кругом – бояре, точно верные псы, одно движение пальчика – и помчатся наперегонки выполнять прихоти любимой госпожи. А сама способна разве что золотую ложку ко рту поднести.

Так – да не так. Князь с княгиней – хозяева в доме, а дом держать ох как непросто. Особенно если домина громадный, с целый город размером. Я же последние годы управлялась с Житневом одна – с тех самых пор, как батюшка Василий Константинович сгинул в странной и давней войне. Так я и стала, сна чала вкривь и вкось, а потом все увереннее править княжеством: разбирала судные дела, постигала искусство дипломатии (соседи были воинственны и коварны, того и гляди сжуют и костей не выплюнут, приходилось держать ухо востро, а иногда – проявлять совсем не женскую твердость). Ездила за данью по дальним погостам, где жили люди угрюмые и диковатые, привыкшие к суровой вольности. Там меня сначала не побоялись, чуть ли не отправили подобру-поздорову. Пришлось силой отстаивать свое право, пока крепко-накрепко не усвоили: я их госпожа, и этим все сказано…

Дети во дворе затеяли игру в Батыя. Неудивительно: уже с зимы это имя было у каждого на устах. Сначала к новости о его вторжении в южные княжества в наших краях отнеслись чуть ли не равнодушно: видали, мол, и не таких. Степняки горазды лишь носиться на лошадях: наскочат, осыплют стрелами, посверкают издали кривыми саблями под гортанные крики и – назад в степь, только пыль из-под копыт столбом. Таковы были хазары и половцы, таковы были печенеги. В прямом открытом бою, сила на силу – слабоваты, а уж осаждать крепости – и подавно. Стену на коне не перепрыгнешь.

Однако татары уверенно брали город за городом. До нас, надежно спрятанных среди северных лесов и болот, доходили страшные вести: пали Москва, Коломна, Рязань, Козельск… Князья на подмогу друг другу идти не торопились: одни надеялись отсидеться в крепостях, другие – договориться со степным ханом (а то, посулив чего-нибудь, натравить на ненавистного соседа). Тревога витала в воздухе.

Мишенька уверенно распоряжался, заткнув ладони за пояс, на котором висел обычный деревянный меч.

– Ты, Митяй, самый здоровый и длинный, будешь воеводой. Савка с Домкой – твои дружинники, Гейка… эх, куда бы тебя… А, будешь строить мне терем.

– Из чего? – мрачно поинтересовался тот. Он всегда ходил мрачный и надутый, но на самом деле был вовсе не злой.

– Делов-то. Вон усадьба боярыни Настасьи за забором. На кой он ей?

– Леготе пожалуется, он меня выдерет.

Однако покорно пошел выполнять поручение. Скоро все занялись делом. «Воевода» сооружал себе шлем из дырявого корыта, близнецы скакали вокруг, сражаясь длинными палками, Гейка Жмых, сопя, раскачивал доски забора.

– Эх, – вдруг спохватился кто-то. – А кто же за Батыгу будет?

Никто Батыем быть не хотел. Но Мишенька нашел выход.

– А мы Вирьку возьмем. Эй, Вирька, будешь играть с нами?

Тот робко подошел, ковыряя в носу, глянул из-под перепутанных вихров. Он был самый маленький и щуплый, поэтому обычно в играх ему отводились вовсе незавидные роли.

– Будешь татарским ханом. Пойдешь войной на мой кременец, а Митяй с Савкой и Домкой тебя отлупят.

Митяй среди дворовой ребятни слыл первым драчуном. Вирька обозрел его здоровенные кулаки и попятился.

– Не хочу, – несмело сказал он. – Батыга – он плохой, мне дедушка рассказывал.

– Мало ли что. Ты обязан мне подчиняться.

– Чего это?

– Того, что я княжеский сын!

– Все равно не буду! – выкрикнул Вирька, отступил еще на шаг и, оступившись, шлепнулся о камень.

– Сейчас заревет, – рассмеялся Митяй. – А что с него взять, он же из мордвы. Они еще от нашего князя бегали, как зайцы!

– Неправда, – совсем тихо возразил малыш, но Мишенька не слушал. Его лицо вдруг исказилось злобой, он медленно подошел, дождался, пока несчастный Вирька поднимется, и носком сафьянового сапожка вновь опрокинул его в пыль.

– Вот так я разделаюсь с Батыем, когда вырасту, – пообещал он. – А заодно и с твоим трусливым народишком, если только он не заплатит мне дань, сколько я велю. Ну-ка, бейте его!

Вирька с ужасом зажмурился («А пусть бьют. Не буду татарином, хоть сама княгиня прикажет»). Однако расправы не последовало. Когда бортников внук приоткрыл один глаз, «дружинники», побросав оружие, во всю прыть улепетывали вдоль улицы, а Митяй и юный княжич сцепились с каким-то чужим пареньком, простолюдином, если судить по одежде. У Мишеньки уже и кровь капала из носа, а приказчиков племянник, лежа на земле, верещал, подмятый чужаком…

Не упомню сейчас, чем я была занята. Только вдруг со двора усадьбы донеслись крики, дверь в горницу отворилась, и дед Жихарь бухнулся мне в ноги: