Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта - Артем Драбкин

Нас разбили на небольшие группы. Начались тотальные обыски. Сначала искали часы и кольца, я сам видел, как у одного офицера, который не хотел отдавать красивое кольцо с бриллиантами, отрезали палец вместе с кольцом. Потом с нас сняли или обрезали всю кожу с одежды – ремни, портупеи, все кожаные нашивки. С нами было несколько СС-девушек, в армии они назывались помощницы для связи, а у нас СС-девушки, которые в штабе помогали. Их сразу куда-то забрали, что с ними произошло – понятно, я вам рассказывал, что происходило с гражданскими женщинами. Потом наступила очередь ХИВИ. Они носили эсэсовскую униформу, с черными петлицами и орлом на рукаве. У ХИВИ не было знаков различия, были простые черные петлицы, без Мертвой головы. Поэтому русские точно знали – это ХИВИ. Их вытащили из толпы, и мы слышали, как их расстреляли. Расстреляли первоклассных парней, которые были в немецком плену, а потом перешли к нам на службу, как добровольные помощники.

Потом нас опять построили в маршевые колонны, и мы пошли на север, через Фрайштадт, и пришли в бывший лагерь французских военнопленных. Мы страдали от жажды. Австрийские женщины приносили нам воду, а русские сапогами опрокидывали эти ведра с водой и безжалостно били тех, кто создавал толчею у ведер. Тех, кто шел в последних рядах колонны, безжалостно убивали бывшие заключенные концентрационного лагеря Маутхаузен. Русские нас защищали от этих бывших заключенных, часто их отгоняли. Я шел с краю, и, представьте себе, тут подскочила эта свинья, бывший заключенный концентрационного лагеря, он хотел увидеть мои нашивки, проверить, что я из СС. Тут появился русский конный патруль и спас меня. Русские на этом марше нас совсем нестрого охраняли, они знали, что каждого, кто выйдет из колонны, разорвут эти бывшие заключенные из Маутхаузена. У русских были только конные патрули, которые контролировали обстановку. У меня было воспаление в одном месте, потому что у нас не было бумаги, когда мы ходили в туалет, и у меня были сбиты ноги, потому что русские отобрали мои сапоги и бросили мне старые русские сапоги, они были ужасные, очень жесткие. Я вынужден был разуться и идти босиком. Можете себе представить, как оно было, если я никогда не ходил босиком.

Короткий участок нашего пути проходил через Чехию. Чешские женщины видели, что мы страдаем от жажды, и выливали нам под ноги воду, получая удовольствие от вида наших страданий. Они бросали в нас камнями, плевали в нас, оскорбляли.

Потом мы пришли в бывший лагерь французских военнопленных. Там неожиданно выяснилось, что еду и воду дают только тем, у кого нет волос. У меня были красивые локоны, я их сбрил ножом. Ножи иметь нам было запрещено, но у кого-то они еще оставались. Налысо мы так побриться не могли, но короткие волосы себе сделали. Потом те, кто прошел эту процедуру, получили воду. Пить – это в десять раз важнее, чем есть. Нет ничего хуже жажды, вы знаете поговорку: «Жажда хуже, чем тоска по родине». Наконец, после многих дней, мы в первый раз получили нормальную еду. Нас практически не охраняли, потому что мы были полностью обессилены. В лагере у меня опухла и воспалилась моя рана. Один русский меня осмотрел и отправил в штаб. Оттуда на санитарном автомобиле нас несколько человек отправили в лазарет в Штокерау. Там меня прооперировали без наркоза – у них не было ничего. Пока я лежал в лазарете, всех моих товарищей погрузили в товарные вагоны и отправили в Сибирь. Таким образом я был отделен от моих товарищей. Через некоторое время была собрана партия, в которую попал и я, и нас повезли на юг. Это был июль – август 1945 года. Поезда были ужасны, в вагонах было очень жарко, воды практически не было. Когда на вагон дали ведро воды, мы все бросились к этому ведру и его опрокинули. После этого товарищи, которые были поздоровее, навели порядок, забирали воду и ее распределяли. Кормили нас соленой рыбой и сухарями, больше ничего не давали. Если бы поезд хотя бы ехал, но он все время останавливался! Жарило солнце, а в вагоне была единственная дырка, в которую мы ходили по нужде, у нас у всех был понос. Жажда была ужасна, у одного товарища оставалось золотое кольцо, он его отдал за кружку воды, которую передали через это единственное отверстие.

Мы приехали в Венгрию. Первый лагерь был у города Темешвар. Там жило очень много немцев, фольксдойче. Город в Австро-Венгерской империи, назывался Темешбойх, потом Темешвар, потом он отошел к Румынии. Румыны себя обогатили большими венгерскими районами, теперь он называется Тимишоара. Те, кому не было 18, и те, кому было больше 45, были освобождены. Мы уже собрались домой, но неожиданно пришли несколько русских офицеров, комиссия. Нас построили в ряды по пять, приказали закатать рукава и поднять руки. У меня на руке была татуировка – группа крови. Тех, кто служил в СС, вывели из рядов. У меня был друг, я не курил и отдавал товарищам свой табак. Те, кто курил, смягчали табаком чувство голода. Я ему отдавал мой табак, и мы были друзья. Он тоже был из Ваффен СС, но татуировки с группой крови у него на руке не было. Еще там был один из люфтваффе. Когда на фронте не хватало людей, какую-то часть персонала перевели из люфтваффе в Ваффен СС, мы их называли «дар Геринга». Мы, которые не прошли проверку, стояли буквально в одном метре от колонны, которая шла на свободу, в которой был мой друг. Я хотел поменяться с ним местами и встать вместо него в колонну, которую уже проверили, а он встал бы к тем, которых еще не проверили, и прошел бы проверку еще раз. Мы так и сделали, но этот, из люфтваффе, показал на меня пальцем и сказал: «Он – СС». Он меня предал. И я остался с эсэсовцами, а те поехали домой. Те, кто поехал домой, получили от населения богатые подарки: воду, вино, еду – это все передали им в вагон, а мы стояли на соседнем пути за решеткой, и нас отправляли в Румынию.

Татуировку я себе сделал еще во время обучения, в Нойцелле на Одере, у Губена. Я стоял на посту, когда пришел товарищ и сказал, меня вызывают в штаб. Я помчался в штаб и по дороге на радостях не поприветствовал унтершарфюрера, унтер-офицера. Он заставил меня ползать по грязи, пока я не стал совсем грязный. Потом я помчался дальше, прибежал в штаб, и там штабной врач на меня наорал: «Вы свинья, как вы выглядите». Я сказал, что это унтершарфюрер, я его не поприветствовал. Он мне сказал: «Я знать этого не хочу». Он поставил мне нулевую группу крови. Я считаю, что это было предательство. Хотели сделать так, чтобы людей из Ваффен СС всегда можно было опознать. Почему только нам ставили группу крови? В бой посылали не только эсэсовцев, армия тоже воевала. Если бы у меня не было наколки с группой крови, я бы поехал домой. Что бы там со мной произошло? Меня бы немедленно послали в Бухенвальд, к моему отцу, и я сидел бы в Бухенвальде до февраля 1950 года, как мой отец. А я из плена вернулся в феврале 1950 года. И когда я вернулся из плена 15 февраля 1950 года, я думал, что меня дружески поприветствуют, а мне сказали: тебе повезло – если бы ты вернулся, когда здесь была зона советской оккупации, мы бы отправили тебя в Бухенвальд, к твоему отцу-нацисту.

Нас повезли через Румынию. Мы выглядывали через щели вагона и видели красивые города и деревни. Привезли нас в Фокшаны. Там был очень плохой лагерь, известный еще с Первой мировой войны как «Фокшанский ад». В Первую мировую войну там погибли многие тысячи немецких военнопленных. Бараков не было, мы лежали на голой земле, в песке. Старые военнопленные, которые давно были в этом лагере, которых взяли в плен в котле под Яссами, рассказали, что в лагере была эпидемия сыпного тифа, вызванная вшами. В бараках были тысячи больных сыпным тифом. Тогда русские сожгли эти бараки, вместе с тифозными больными. Поэтому бараков не было.