Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Никитина

Ирина: Я знаю, ты считаешь, что для того, чтобы быть профессионалом, необходимо сочинять. Так? То есть, чтобы видеть партитуру, ты должна знать, как она устроена. Ты сочиняла с самого первого шага.

Патриция: Я очень рано начала. Еще ребенком. Это для меня было интересным, а не занятия на скрипке. Мне кажется, что человек, который сам сочиняет, знает процесс искания, и будет по-другому играть. Брамс писал каждый день фугу и выбрасывал ее.

Ирина: То есть не важно, донесешь ли ты это до зрителя?

Патриция: Не важно – хорошо или плохо.

Ирина: Хоть в мусорную корзину, но главное писать.

Патриция: Это должно быть кирпичом в здании нашего ремесла, обязательно нужно уметь сочинять. Писать каденции свои. Каждый раз новую.

Ирина: А что с каденцией Бетховена в его «Концерте»?

Патриция: У Бетховена каденция своя. Долго ее не знали, потом ее раскрыли Шнайдерман, Кремер, Центмайер – это все записано. Меня часто спрашивают: «Это каденция Шнитке? Это ты сама написала? Как тебе не стыдно, какая ты!» А на самом деле это каденция Бетховена, он переложил партию скрипки для фортепиано и даже написал две каденции, подарил это на свадьбу своему другу Штефану Броненгу. Эта каденция фортепианная, она очень длинная. В ней странный абсурдный марш, которого нет в скрипичном концерте, но он похож на музыку из «Фиделио». Тогда Бетховен сочинял «Фиделио». Представим себе его стол, на котором все эти нотные записки, листы просто валяются, и он берет какой-то лист, я так себе это представляю, а там какой-то набросок для «Фиделио», он пишет себе дальше, смотрит: «О, хороший марш, неплохой». Давайте-ка мы его тоже включим в каденцию, смешно, весело. А тогда люди шутили на сцене, тогда было все спонтанно, люди понимали шутки, это сейчас сидят и не дай бог там скрипнуть или кашлянуть. И эта каденция прекрасная, виртуозная для двух рук. И когда ее начинаешь переписывать для скрипки, задумываешься: «А как же ее сыграть?» Гидон Кремер нашел прекрасный выход из положения. Он играет на сцене один голос, а запись рояля звучит за сценой. Это гениальная идея. Он самый гениальный, я обожаю его и преклоняюсь.

Нужно всегда что-то свое находить. Я решила: «Одна рука – это голос скрипки, а другая – оркестра». Я играю с концертмейстером, я играю с виолончелями, с контрабасами и, естественно, с литаврами. А для литавр это в оригинале написано. И это мне ужасно нравится, потому что в самом начале концерт открывают именно литавры, и они же в каденции, то есть в конце – а это время Французской революции, баррикады на улицах, пахнет порохом, и так и должно быть в концерте скрипичном. Но когда я играю эту каденцию, очень много критики. Просто не знаю, что с этим делать.

Ирина: Я думаю, что для критиков ты вообще большая проблема.

Патриция: Наоборот, пища! Я даю пищу критикам, они должны быть мне благодарны.

Ирина: Скажи, пожалуйста, а современная музыка? Ты постоянно пытаешь её вплетать.

Патриция: Это наш воздух. Как можно делать программу без современной музыки? Я не понимаю, что случилось с нами, с музыкантами, почему мы начали как копировальные машины постоянно одно и то же и одним и тем же образом исполнять.

Ирина: Это проблема музыкантов или проблема тех, кто организует концерты и кому нужно набить зал?

Патриция: Нет. Это наша проблема. Потому что мы очень долго играли современную музыку слишком интеллектуально.

Ирина: Без юмора.

Патриция: Да. Не только шутки, даже человечности не было в этой музыке. Не потому что она так написана, а потому что мы ее не понимали и боялись этого. Даже в Булезе можно найти вещи, которые очень-очень понятны человеку, но их нужно делать. Я не верю в то, что музыка может быть просто бумажной и сконструированной, такого быть не может. Наши инстинкты всегда победят, всегда будет какой-то месседж, который поймут даже дети. Вообще, надо всегда играть, как будто для детей играешь. Особенно современную музыку. Ее нужно рассказывать, как самую понятную сказку. Просто язык немножко другой, и мы его забыли, нужно снова выучить, иначе это тупик. Если мы постоянно будем ставить памятники Бетховену, Брамсу, Баху, будем смотреть за каждым движением – не дай бог что-то не то, куда же мы дойдем-то? Мы же в морг всей толпой придем.

Ирина: Ты охотно идешь на эксперименты с электронной музыкой, с видеорядом?

Патрисия: С самой большой охотой. Нам нужны молодые люди с новыми идеями, с видео, с электроникой. Новая музыка – это самое важное, что у нас есть.

Ирина: То есть кроссовер – это тоже твое?

Патрисия: Конечно. Но я не могу сказать, что все гениально. А что, раньше было всё гениально разве? Остались какие-то действительно самые лучшие. Так оно будет и в будущем.

Ирина: Ты начинаешь руководить оркестрами? Сейчас у тебя «Камерата Берн».

Патрисия: Да. Я очень много играла без дирижера, просто с оркестром. А работать в Берне, где твой дом, выступать, вечером возвращаясь домой, чтобы уложить своего ребенка в кровать, – это прекрасно.

Ирина: То есть, в тебе сейчас заговорила мама.

Патрисия: Абсолютно. Но это прекрасный ансамбль. В таких ансамблях играют самые лучшие музыканты обычно, они должны быть очень гибкими, они должны знать партитуру, потому что без дирижера не так уж просто играть. И так прекрасно играть без дирижера. Когда я играю с валторной, я бы хотела, чтобы он ответил мне, а не дирижеру. Мне нужен диалог. И поэтому этот разговор происходит на самом прекрасном интимном уровне. Музыканты слушают, они знают, что они играют, они друг с другом контактируют, совершенно иное творчество.

Ирина: Это цепочка очень плотных взаимоотношений. Действительно, должны и слушать, и слышать.

Патрисия: Конечно. А когда стоит дирижер и огромный аппарат-оркестр – получается немножко масса, какие-то рабы. Если подумать, сколько же надо работать, чтобы получить место в хорошем оркестре. А потом они сидят, и они часть этой массы. И они подчиняются вдохновению какого-то дирижера. А если у него нет вдохновения? Если он не гениальный? Если он просто стоит, машет – как же живут эти люди? Мне их жалко, потому что я скрипач, солист, я свободный человек, я играю и ухожу домой, а они живут этой жизнью. И еще мне кажется, композиторам нашего времени надо как можно больше сочинять для небольших составов, чтобы люди могли играть без дирижера. Тогда это будет настоящая музыка.

Ирина: Патриция, я думаю, что вот на этой точке…

Патрисия: На этом и закончим, на этой точке.

Ирина: Я тебе очень благодарна, и я тебе желаю находить и терять, и чтоб твоя скорость и стремления всегда были в соответствии с твоими силами, с твоей энергией.

Появлению беседы с Рикардо Мути я обязана исключительно Марису Янсонсу. Марис лично позвонил ему с просьбой сняться в «Энигме». До этого момента менеджеры Мути упорно отвечали, что маэстро с 2010 года вообще не дает телевизионных интервью. В результате все срослось, и мы договорились встретиться в Мюнхене, где маэстро репетировал «Реквием» Верди.