Стража Лопухастых островов - Владислав Крапивин

И тогда шар засвистел! Подпрыгнул! Поскакал!

Семилетний Пестик обалдело шлепнулся в траву. Данька тоже сперва перепугался. Но почти сразу кинулся за беглой тыквой. Догнал, упал на нее пузом. Свистящий шар приподнял мальчишку, завертел и понес по воздуху в двух аршинах от травы. Снизу из тыквы била упругая гудящая струя.

— Хорошо, что дыра оказалась внизу. А то меня продуло бы навылет! Я уж потом это понял и чуть лужу не пустил с перепугу, — признался Данька Авке и Гуське.

— А дальше что? — сказали те разом.

Ожившая тыква таскала Даньку по двору недолго, с четверть минуты. Потом обессилела и стихла.

— Я полежал на ней и понял, что открыл новый вид энергии. Чихательной!

Гуська почесал макушку.

— А почему раньше никто ее не открыл? Сколько капали маслом в чихалки — и ничего…

— В том-то и дело, что маслом! А Песька перепутал бутылки! Они же глиняные, непрозрачные. Он притащил кислое молоко…

— А в нем какая сила… — недоверчиво сказал Авка.

— Я сперва тоже думал: какая? Думал, думал… А потом понял! В кислом молоке есть бактерии! Ну, такие специальные микробы, от которых оно скисает. Они ведь — живые существа. А какое существо устоит перед чихалкиной пылью! И вот один чихнул, второй, третий! И пошло, пошло! Начала вырабатываться сила!

— Микроб — он же крохотульный. Какая от его чиха сила, — сказал Гуська.

— От одного — никакая. Но их же там… билли-трилли-миллионы! Как начнут чихать один за другим, а потом все вместе! Происходит цепочная реакция… И полетели! Я специально смастерил воздушный самокат. Называется "микрочих". Вчера тренировался весь вечер, двадцать четыре тыквы извел! Из прошлогодний запаса…

— Дань, дай прокатиться! — выдохнул Авка, забыв про все на свете.

— И мне… — сунулся вперед Гуська.

— Ладно… Вообще-то я своей мелкой команде обещал, ну да вас можно пустить без очереди, гости же…

В самом деле, Данька золотой человек!

— Только учтите, управлять надо осторожно, — предупредил он. — Наклоном туловища… В какую сторону захотите повернуть, туда и наклоняйтесь. А если прямо — нагибайтесь вперед. Только не сильно, а то зароетесь носом! Я один раз во как впилил! — Данька показал на щеке ссадину. — И не поджимайте ноги, а то ка-ак вляпает выхлопом, без пяток останетесь!

— А если захочешь, можно набрать высоту? — спросил Авка. Сам еще не зная, зачем.

— Можно. Надо остановить движение вперед. Тогда струя начнет поднимать тебя. Только это опасно. Энергии-то хватает секунд на десять-пятнадцать. В зависимости от объема тыквы. Если не успеешь снизиться, брякнешься с высоты. Я один раз брякнулся с двух саженей, тоже синяк… — Но показывать синяк Данька не стал — понятно, где он…

Авкины тревоги спрятались позади новой радости. Гуськины, кажется, тоже. Данька выделил им для катания по две тыквы. Первый раз у Авки получилось не очень, но кое-что он все-таки усвоил. И второй раз ощутил себя опытным воздушным наездником. Даже подняться по вертикали попробовал, как учил Данька. И поднялся. Правда спуск получился слишком крутым, Авка перелетел через руль, но отделался лишь привычной ссадиной на колене.

А Гуська — тот вообще молодец. Данька даже позавидовал:

— Ты будто всю жизнь ездил на микрочихе.

Гуська скромно поулыбался. Но тут же лицо его стало похудевшим, треугольным. Он, Гуська-то, оказывается, помнил о главном деле крепче Авки. Он за лямку оттянул Авку в сторону.

— Пора сказать ему…

И горькая забота опять взяла Авку в свои холодные лапы. И беспощадная каторга замаячила впереди. Но он храбро сказал:

— Идем домой.

— А как же…

— Идем. Даньку нельзя впутывать в наши дела. Если все откроется, его ведь тоже могут… за решетку. Как сообщника. А у него вон сколько малышни…

— Но кто же нам поможет, если не он?

— Он уже помог…

— Как?

— Идем, идем…

Они помахали Даньке ладонями — уже от калитки. Прокричали спасибо.

— Приходите еще! — отозвался он. — Только не завтра! Завтра мне на дежурство, таскать шлейфы за фрейлинами!

— Надоело? — посочувствовал Авка.

— Хуже кислой тыквенной похлебки!.. Я просил перевести в барабанщики, а министр церемоний говорит: "Ишь чего захотел, много вас таких…"

— Свинья он! — сказал Авка.

— Ты уж держись! — подбодрил императорского пажа Гуська.

— Придется…

— И гляди, чтобы твои детки не свихнули шею на микрочихе! — посоветовал Авка.

— Не-е! Я им даю тыквочки с запалом всего на пять секунд! Не успеют разогнаться!..

Когда прошли полквартала по улице Золотых Семян, Гуська сумрачно сказал:

— Ну и что дальше?

— Пошли на Цветочную гору.

— Зачем?

— Оттуда лучше всего видать дворец.

— Август, ты что задумал? — спросил Гуська тоном строгого равноправного друга.

Но Авка молча шагал вперед.

Гуська сжал губы, сунул кулаки в клетчатые карманы и, видимо, решил больше ни о чем не спрашивать.

По лестнице в четыреста ступеней поднялись на Цветочную гору. Это было самое высокое место в столице, за исключением Императорского холма, где стоял дворец. На горе была окруженная колоннами площадка. С нее жители столицы и приезжие люди любовались видом главного города Тыквогонии. Но сейчас никто не любовался. Весь народ толпился на улицах, площадях и рынках, обсуждал слухи: куда едем? что будет?

С площадки казалось, что дворец совсем недалеко — вот он, как на картинке.

— Гуська, видишь главную башню?

— Ну и что?

— Видишь полукруглое окно вверху?

— Ну и что?

— Все говорят, что там кабинет императора…

— Ну и что?

В самом деле, что такого? Каждый знал, что там кабинет императора. Нередко в окне показывалась фигура в белом мундире и золоченой короне-тыкве. Снизу лица было не разглядеть — башня-то ого-го какая! — но тыквогонцы знали: это его величество, размышляя о нуждах империи, обзирает страну. Находились, правда, злые языки, они болтали, что это вовсе не император, а специальный придворный. А некоторые даже говорили: чучело. Но таких было немного.

— Смотри, Гусь, наружная стена совсем недалеко от башни.

— Ну и ч… — начал опять Гуська и глотнул. И быстро сказал: — Авка, не надо.

— У нас в кладовке есть во-от такая чихалка. Куда там Данькиным! Хватит на целую минуту. Если сперва вверх, а потом вот так, — Авка горизонтально провел над площадкой ладонью, — прямо в окно…