Роковая связь - Анита Шрив

В полночь опять раздается стук в дверь. Кто-то колотит в нее кулаком. Ты знаешь, кто это, еще до того, как твой супруг выкрикивает твое имя. Он требует немедленно открыть дверь, и в его голосе звенит гнев. Тебе хочется поговорить с ним за дверью, прежде чем впускать его в комнату. Тебе внезапно становится страшно.

Артур приехал прямо с работы. Он уже знает об аресте. Ты позвонила ему из полицейского участка. В одной руке ты держала телефон, в другой — чашку холодного кофе. Узел его галстука ослаблен, пиджак расстегнут. Несмотря на то что стоит январь, он не носит пальто. Ты постоянно напоминаешь ему: «Твоя машина может сломаться». Но он все равно отвергает пальто. Он утверждает, что оно сковывает его движения и мешает вести автомобиль.

— Артур… — произносишь ты.

Его темные глаза находят сына, мальчика, которого вы с ним произвели на свет. Затем они быстро оглядывают комнату, оценивая обстановку.

— Встань, — приказывает он Робу.

Твой сын медленно поднимается с подушки и опускает ноги на пол. Наконец он встает и выпрямляется.

Артур задает ему вопрос, который Роб уже слышал от тебя.

— Это правда?

Роб закрывает глаза. Его нижняя челюсть чуть заметно выступает вперед, ровно настолько, чтобы ты поняла: он собирается с духом.

Твой муж подходит ближе. Он держит руки на бедрах, его собственная челюсть выдвинулась далеко вперед.

— Это правда? — повторяет он.

Ты инстинктивно протягиваешь руки, пытаясь предотвратить неизбежное.

Твой сын кивает, не открывая глаз.

Рука Артура взлетает так стремительно, а описанная ею траектория настолько неуловима, что ты и сама не понимаешь, чему стала свидетелем. Голова твоего сына дергается назад, и он падает на кровать. Ты повисаешь на локте мужа и кричишь: «Прекрати!»

Твой сын с трудом садится снова. Он не плачет и не трогает лицо, на котором уже проявляется красный отпечаток отцовского кулака. Тебя охватывает необъяснимая гордость за сына, и ты пытаешься припомнить, бил ли его когда-нибудь Артур. Тебе это не удается.

— Объясни, бога ради, что тебя толкнуло на подобные действия! — кричит твой муж.

На этот вопрос нет ответа. А если и есть, Роб отказывается вам его дать. Во всяком случае, здесь и сейчас, тебе и твоему мужу.

— Ты хотя бы представляешь, что ты натворил? Что ты вышвырнул на свалку? — восклицает Артур.

Твой сын осознает это в полной мере. Это всего лишь риторические вопросы отца, которому необходимо выговориться.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что Браун теперь тебе не светит? — продолжает допрашивать сына Артур, по-прежнему упираясь руками в бедра.

Он даже не вспоминает об изнасилованной девочке. Осознает ли вообще Артур, в каком преступлении обвиняют вашего сына?

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — спрашивает твой муж, хотя даже он должен понимать, что удовлетворительного ответа на этот вопрос не получит. Что он вообще никакого ответа на свой вопрос не получит.

Твой сын молчит.

Артур разворачивается и пронзает тебя взглядом, словно это ты во всем виновата. Хотя он прав. Ты во всем виновата.

— Я не могу находиться с ним в одной комнате, — сообщает тебе муж, как будто из вас двоих он пострадал больше. Может, это так и есть?

Тебя ничуть не удивляет ни сила твоего мужа, ни хрупкость двери, которая продолжает дрожать даже после ухода Артура. Тебе хочется побежать за ним, позвать его, поговорить с ним. Но ты просто не в состоянии это сделать.

Я иду вверх по тропе. Так далеко мы с тобой ни разу не заходили. Однажды, когда я был совсем маленьким, мы с отцом взобрались на самую вершину горы. На это ушел целый день, но когда мы поднялись туда, я залез на скалу и увидел раскинувшиеся вокруг горы. Я помню, как меня удивило то, что за той горой, на которой мы стояли, есть еще одна, совершенно незаметная снизу, а за ней еще одна, еще выше первой. Выходило так, что каждый раз, взбираясь на вершину, ты будешь видеть перед собой следующую гору. Затем я сообразил, что где-то должна существовать самая высокая гора, и мне очень хотелось узнать, суждено ли мне на нее подняться, подняться на самую высокую вершину.

Здесь понемногу начинает холодать. Я пришел домой и никого там не застал. Я надел свою пуховую парку и начал взбираться по тропе. В рюкзаке у меня есть немного еды, и думаю, я смогу продержаться здесь достаточно долго, пока не наберусь смелости спуститься вниз и узнать, что меня исключили из школы, и что отец хочет меня ударить, и что я уже не смогу жить в одном доме с родителями, и что мне придется жить у кого-то из друзей, пока я буду заканчивать государственную школу, хотя я не знаю, зачем это теперь нужно, ведь колледж мне все равно не светит, в этом нет никаких сомнений. Быть может, я просто уеду из Авери и где-нибудь найду себе работу и жилье, вот и все, и никто ничего не будет знать обо мне или о том, что со мной случилось. Я смогу сделать вид, что обо всем забываю, хотя как это можно забыть? Ведь я всегда буду вспоминать тебя, думать о том, где ты теперь, и знать, что я жестоко обидел тебя, что худшую обиду и придумать невозможно, нет, невозможно.

Мне кажется, если я начну вспоминать о том, как хорошо нам было вместе, я немного согреюсь. Я забыл посмотреть на градусник и не знал, что на улице так холодно. Мороз крепчает, и я, наверное, что-нибудь себе отморожу, но мне не привыкать. Однажды, когда я зашел к тебе в общежитие, ты спустилась вниз в короткой юбке с широким поясом вокруг бедер, и твои ноги были коричневыми от загара. Я удивился тому, как сильно ты загорела. Еще на тебе была рубашка поло в темно-синюю полоску, и твоя грудь была такой красивой! В ушах у тебя я увидел серьги и знал, что ты надела их для меня. Я встал и сразу же тебя поцеловал, а ты отшатнулась и засмеялась, но очень обрадовалась тому, что я это сделал, хотя в вестибюле было много людей, которые могли нас увидеть.

Ты сказала мне, что будешь любить меня всегда. Я думаю, что сейчас это уже не так. А значит, нельзя обещать, что будешь любить кого-нибудь вечно, потому что ты не знаешь, что может случиться, какой ужасный поступок может совершить твой любимый человек. Интересно, как это — разлюбить человека? Сегодня ты его любишь, а завтра уже нет, потому что ты увидела его на кассете? Куда девается вся эта любовь? Она исчезает в один момент или уходит постепенно, маленькими клочками? Каждый раз, когда ты вспоминаешь о кассете, эти клочки отрываются и отрываются, пока совсем ничего не остается? Поэтому ты не можешь меня любить, но я всегда буду любить тебя, пусть я не должен был тебе этого обещать, ведь я ни за что не сделал бы того, что сделал, если бы любил тебя в ту самую минуту. Пусть даже я не могу вспомнить, чтобы я не любил тебя хотя бы одну секунду. Можно же продолжать любить человека, даже если ты о нем в какой-то момент и не думаешь, верно?

Мои пальцы немеют, и мне трудно писать в этой тетрадке, в которой я так плохо конспектировал математику. Перелистывая первые страницы, я заметил, что был очень небрежен, но я не помню, о чем думал в те дни, когда должен был внимательно слушать учителя. Я даже не понимаю, что означают эти записи. Если бы мне пришлось писать тест по этому материалу, я бы все напутал.