Слепой секундант - Дарья Плещеева

— Так Демьян бы к нему вывел.

— А если бы он, этот Клушин, который, может, и не Клушин вовсе, решил: все равно господа Коростелевы разорены, ну их к лешему? И сиди тогда в «Городе Мадрите» хоть до второго пришествия!

Андрей вздохнул. Но, согласившись с дядькой, на всякий случай запомнил мудрую Фофанину выдумку. Чтобы не мешать Валеру, решили пока вокруг богадельни не мельтешить, ее население зря не беспокоить.

А еще через два дня явился Афанасий.

— Докладываю вашей милости, — сказал Афанасий гордо. — Я там, в Твери, писца нанял, он с моих слов сразу все записал, покамест я не забыл. Вот тут — про всю дворню. Я старого истопника отыскал, он мне за сорок копеек все выложил.

— И каков улов? — спросил Еремей.

— Улов таков, что есть некая особа. Но тут бы с докторишкой потолковать надобно. Неспроста он про нее забыл…

Нельзя сказать, чтобы доктор обрадовался явлению непредсказуемого пациента. Но принял его в кабинете более или менее любезно.

— У нас новости из Твери, господин Граве, — сказал Андрей. — Без вас не разобраться. Афанасий, говори!

Афанасию по-своему повезло — он, сам уже старик, легко сходился с другими стариками, помнившими барыню, и те ему многое поведали.

— Дворня вся досталась племяннику, Самохвалову. Про беглого лакея Юшку с сыном Васькой истопник помнит.

— А что ж за особу тебе назвали? — подсказал Андрей.

— При барыне воспитанницы постоянно жили…

Услышав это, Граве хлопнул себя по лбу.

— За полгода, что ли, до того, как она на воды собралась, привезли ей девицу четырнадцати лет. Сиротку. И она ту девицу с собой в Берлин брать не стала, оставила у сестры. Сестра года два погодя сговорила ее замуж за хорошего человека, чиновное лицо. А девица убежала. И по сей день не знают, куда и с кем.

— Господин Граве? — Андрей повернулся туда, откуда прозвучал хлопок по лбу. — Вы ведь что-то можете сказать?

— Да, это Геня. Евгения.

— Редкое имя, — заметил Андрей.

— И редкий нрав. Барыня, бывало, как примется ей выговаривать: кротости-де в тебе нет, чувствительности нет… А она стоит, как каменный идол, не шелохнется. Другая бы подластилась — барыня это любила. А эта… Она ведь однажды с кавалером до крови подралась!

— Редкий нрав, — согласился Андрей. — Замуж, стало быть, не пошла, а сбежала.

— Могла сбежать в мужском наряде. Это за ней водилось — у нее как-то штаны с камзолом отняли, — вспомнил Граве.

— Это она! — все в Андреевой голове как будто совпало — он вспомнил незнакомку, что увезла Машу из столицы, вспомнил, что рассказывал Тимошка про Машино бегство из обители… Стопку философских книг тоже вспомнил… — Господин Граве, выдать вас вымогателям могла именно эта особа, больше некому, — сказал Андрей. — И она же, выполняя их распоряжения, разъезжает по столице в мужском костюме. Не удивлюсь, коли вы с ней даже встречались в свете. Что еще вы помните про эту Евгению? Черты лица, приметы?

— Да какие там черты? Обыкновенное лицо. Ростом чуть не с меня… Господин Соломин, вы же понимаете, что я не нарочно забыл о ней? Просто я перечислял дворню… и честно забыл о воспитаннице! Мало ли кто у барыни сидит, все напудренные, нарумяненные, чего их разглядывать?

— Понимаю. Жаль, что вы не можете ее опознать, — холодно сказал Андрей. — Ну, более беспокоить не стану. Благодарю за сведения. Буду преследовать вымогателя дальше.

— Вам что-то удалось сделать? — как-то нерешительно спросил Граве.

— Да. Я знаю, где сидит его помощник, собирающий деньги. А может, это он сам и есть. Изображает обезножевшего в богадельне за Волковой деревней, у староверческого кладбища. Вы все еще хотите просить меня, чтобы я не лез в это дело?

Андреева прямота несколько смутила доктора.

— Мне тридцати рублей не жаль, — сказал Граве. — И если бы я мог оставить все как есть, то и оставил бы. Но вас ведь, сударь, не остановишь.

— Да, это так. Присоединяйтесь.

— Но что я могу?

— Вы бываете в свете. Узнайте, готовится ли где богатая свадьба, где за невестой дают миллионы. Мне кажется, об этом во всех гостиных должны судачить. Я в них не бываю, а вы всюду приняты.

— Это я могу.

— Ну, значит, с Божьей помощью и вы благое дело совершите. Дня через три, через четыре я пришлю к вам человека.

— Отступитесь. Ведь добром не кончится, — глядя в пол, произнес доктор. — Право, отступитесь. Убьют вас…

— Или я убью.

— Тоже плохо. Поймите, что все эти знатные господа, коли дойдет до следствия, вовеки не признаются, что платили вымогателю! И выйдет, что вы убили каких-то людей просто из блажи. Угодите вы в каземат!

— Мой каземат всегда при мне. А теперь — позвольте откланяться, — Андрей встал, не дожидаясь прощальной речи доктора, положил руку Еремею на плечо и пошел прочь из кабинета.

Граве догнал его уже в сенях.

— Стойте, стойте! — крикнул он по-немецки. — Вот, это пригодится вам, не отказывайтесь! — и сунул в карман Андреева кафтана два свертка — два столбика золотых монет, упакованные в плотные бумажки.

— Откупился. Совсем онемечился, — сказал Еремей, когда доктор вернулся в кабинет.

— Видишь, дяденька, как скверно и гадко врать? — нравоучительным тоном спросил Андрей. — Вот врет, будто немец, и теперь от вранья ему одно разорение… Хорошо бы он про богатые свадьбы узнал, — продолжил Андрей уже в возке.

Тут вспомнилась Катенька. И Андрей опять замолчал. После первого отчаяния, скорби и попыток во всем обвинить себя, он стал звать невесту для бесед.

— Ты ли это? — беззвучно спрашивал он у едва ощутимого кожей сквознячка. — Ты ли вернулась на миг? Побудь со мной, не уходи! — и просил прощения за свою нелепую гордость — мог же сразу приехать к Катеньке, не заезжая к Грише, и не скрываться от нее, и вместе с ней посещать Граве, других врачей искать. Нет — вообразил себя постыдным калекой, при виде которого любовь разом помирает, зато рождается тягостная и обременительная жалость. Теперь же остается вызывать в памяти милое лицо, по-домашнему окрученные вокруг головы косы, и каяться в том, что не сумел ответить на Катенькину искреннюю любовь. Остается называть себя дураком и тосковать, и молить невесту хотя бы во сне явиться. — Кабы ты хоть обиделась, не стала меня искать, то и уцелела бы, — говорил Андрей. — А что бы тебе стоило обидеться… я того ведь и добивался… А ты-то любила меня сильнее, чем я тебя…

Еремей догадывался об этих немых беседах и не мешал. Он знал — должно пройти время, да немалое, чтобы питомец успокоился.

* * *

Розыск зашел в тупик. Господин Валер после беседы со своей любовницей, возможно, струхнул, Граве откупился.