Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

С добрый час исследователи бродили по то ли засыпающим, то ли очнувшимся от обморока улочкам поселка в поисках аллеи Дятлова. Доброхоты посылали их в самые разные места, то к заросшему холодному пруду, то к придорожному кафе с заколоченными окнами. Но аллея, узенький тупичок с двумя рядами кургузых домиков, все же отыскалась в зарослях шиповника среди поникшей крапивы и вымахавших в два роста борщевиков, осыпавших и сложивших уже свои белые головы. Какая-то тетушка, в шароварах и майке, по виду «Турист СССР», и с пустым ведром, на дне которого одинокой нотой мяукал котенок, ткнула рукой в далекую веранду с пристроенной к ней фанерной выгородкой.

Узкая тропка, ведущая от щелкающей, отваливающейся калитки, с трудом вилась в туннеле перезрелых зарослей шиповника. Хрусталий дернулся и, укушенный колючкой, вскрикнул, а потом взялся сосать рассеченную ладонь. На веранде стояли два ведра, скамья. На столе, укрытом плешивой клеенкой, сушились луковицы и ползал поздний, отцветающий шмель.

Сидоров постучал в фанерку комнатной двери, но их встретило молчание. И путешественники тихо сунулись в комнату. В углу, возле маленькой русской печки, мелькающей дряблым огоньком, в кресле гэдээровского образца, с деревянными стершимися подлокотниками, сидел человек, кормивший печку листками бумаги, которые он перед кормлением покрывал быстрыми каракулями. Человек был длинен, худ, как сломанная стремянка, на которую напялили робу рыбака, возраст имел самый фантазийный, от сорока до ста сорока, и мог бы удивить всем, кроме головы. Тут дивиться было уж совсем невмоготу – странный ярко-желтый череп без лба был украшен двумя турмалинами горящих отсветом печки глаз.

– Здравствуйте, – голосом стоящего в одной клетке с отощавшим тигром вытянул из себя Сидоров, а Хрусталий лишь поперхнулся слюной и вновь лизнул проткнутую ладонь.

– Чая нет, – хрустящим, как надкусываемый ранет, голосом выдавил человек-мумия, продолжая строчить и швырять в огонь листки. – Кипяток… сахар. Чай скоро принесут.

– Кто? – наконец-то сумел обрести голос Ашипкин.

– Соседская дочь. Отец, профессор-энтомолог, наловил. Она продает бабочек из коллекции… на вокзале… ездит… и вот. Чай, хлеб, – ученый поднял на пришельцев туманные глаза, – Кормит христаради. Иначе мы тут все бы… богу душу.

Хрусталий поперхнулся кровавой слюной.

– А вы что делаете? – спросил журналист, снимая рюкзак с плеча. – Что жгете?

– Промежуточные результаты, – ответил ученый, суя в голодный огонь очередной бумажный блин. – Промежуточные никому не нужны. Начало и конец. Вот и все. А вы что тут делаете? – неожиданно спросил он.

– Я журналист, приехал от крупнейшей газеты.

– Интервью не даю, – отрезал членкор.

– Очень интересуюсь вашими после…

– Интервью не беру, – прервал излияния Триклятов.

– Вы Триклятов? – тихо спросил Хрусталий.

– Внешне да, – счел долгом вежливости ответить оригинал. – И по паспортным, и по внешним входным и выходным данным.

– Выходным дням? – поразился, не расслышав, инженер-переводчик. – А по будним?

Физик Общей земли впервые взглянул на вошедших.

– Сели бы, если кипятка не хотите, вон табурет и стул. Только осторожно с посадкой.

– Вы не жгите, нам отдайте, – предложил вдруг ни с того ни с сего Ашипкин. – Мы Мише Годину отдадим… Вашему…

Ученый пожевал усохшие улитки губ:

– Один из газеты, а другой?

– Видите ли, в чем дело, – вмешался обозреватель. – Мише сейчас… без Вас… довольно неуютно. Потому что на него давят все эти… В общем, из-за последней статьи.

– Насколько неуютно? – все тем же ровным трескающимся голосом произнес членкор.

– Весьма неуютно.

– Из-за вывода?

– Да.

– Какого вывода! – вдруг вскочил и заорал Хрусталий и замахал руками. – Какого вывода! Ничего и, собственно, не сказано. Мало ли… бывает… находит. Съехало с пера, ну нечистая… попутал. С кем…

– Сядьте, – предложил коллеге обозреватель.

Человек-жердь взял чистый листок и спросил:

– Что писать?

– Не знаю, – ответил журналист.

Размашистым почерком Триклятов замарал бумагу.

– Написал, – сообщил он, не запинаясь. – «Миша Годин, ты мой лучший ученик. По секрету сообщаю – Все мои выводы последней статьи – ошибка. Теперь я уж точно выяснил, и расчеты подтверждают догадки, что Бог есть, был и будет присно и вовеки веков. Так что по секрету можешь сообщить это всем. Членкор АН Триклятов». Так нормально? – спросил ученый.

– В самую точку, – сконфузился несколько пораженный научный обозреватель, а Хрусталий как-то подвернулся на треклятом шатком венском стуле и рухнул на дощатый крашеный пол.

– Держите, – сообщил человек-стремянка и протянул листок.

– А как же вы… – не удержался газетчик. – Как же…

– Интервью не даю, – поставил точку Триклятов и опять потянулся к листкам. Потом что-то вспомнил и взглянул на рухнувшего и сидящего с готовой разрыдаться физиономией Марленыча.

– А Вы все же кто?

– Я болт, – прошептал поверженный, тревожно оглядывая пол и куцую комнатенку.

– Болт? – заинтересованно поинтересовался ученый. – Фамилия или закрученный?

Ашипкин поднялся, и глаза его выстрелили осенним светом.

– Я болт, и мою шляпку господь сковырнул набок. Если меня перетянуть, лопнет резьба смысла и вся моя жизнь. А если недотянуть, оставить ослабленным – голова разболтается, коррозия разъест сочленения и стыки доводов и догадок, и страшные нагрузки усталого от напряжения мира разорвут меня. Я маленькая кругленькая шпулька большого механизма, катящегося в никуда, и хочу только знать – если мне свернут шею, найдется ли кто другой, который удержит от разноса. Который… подладит, погладит механизм и устранит дрожь детонаций… который… заменит шарик и шпульку на какой-нибудь нужный… бантик или колосничек. И наконец, простой народ хочет знать – есть Он или уже нету. А то меня разрывает, – с тихой угрозой выдавил шарик.

Тирада Хрусталия странным образам отпечаталась в настроении хозяина.

– Я вам дал бумагу, – с явной неохотой и неприязнью сообщил членкор, стараясь не глядеть на покинувшего пол, – потому что это все ерунда.

– Ерунда?! – откликнулся эхом обозреватель.

– Нуда. Напишу я то или это, скажите? Яблоко перестанет падать, конформные отображения откажутся совпадать в особых точках, Земля потухать, а Солнце разогреваться? Да никогда. Мы здесь только пашем и пишем стихи, и наши стихи, даже зарифмованные в терминах высшей алгебры, не изменят ничего. Мы приглашенные гости, или точнее, как оказалось, – очередной выверт природы, исполняющей общие законы энтропии. Мы вряд ли созидатели, а лишь быстрее муравьев нивелируем кем-то созданное неравновесие и превращаем все это в пыль. Не думайте, что муравейник – это сооружение. Вот вам и интервью, только не публикуйте его, а то опять писать выпукло позорные подметные бумаги, – и ученый метнул в глотку печи несколько совершенно чистых листков.