Перемена мест - Лев Гурский

– Друзья, – квелым голосом проговорил Трезоров. – Чествуя Георгия Черника, мы ясно должны… м-да… должны видеть три периода развития… – Через каждые два-три слова профессор запинался, мекал, делал неподобающие паузы и вскоре стал похож то ли на Брежнева периода позднего маразма, то ли на бухого лектора из кинофильма «Карнавальная ночь».

– Помните «Карнавальную ночь»? – не выдержав, шепнул я Диме.

– Ага, – радостно фыркнул в ответ Баранов. – Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – науке еще не известно…

Пережидая речугу нетрезвого Трезорова, я стал рассматривать сцену. Задник был украшен здоровенным транспарантом «Презентация». По бокам громоздились какие-то столбы с цепями, колонны с навьюченными сверху огромными стального цвета крылатыми лошадками и живописные обломки каких-то бастионов. Острые лопасти крыльев этих пегасов, попадая в луч прожектора, угрожающе поблескивали. С левого фланга сцены смутно чернел какой-то силуэт; мне показалось, что я узнаю контуры Нотр-Дама… Если наш Гоша Черник возводил все это ради одной презентации, он определенно перестарался.

Дима Баранов, наклонившись к самому моему уху, развеял мои опасения. Он тихонько сообщил, что и колонны, и крылатые кони, и даже Нотр-Дам не сочинены специально для Гоши, а просто взяты из спектаклей «Вернисажа». Баранов, оказывается, был не только светским, но и театральным человеком и видел чуть ли не все спектакли маэстро Кунадзе. Пока профессор на сцене дожевывал три источника и три составные части художественного метода писателя Черника, Дима популярно объяснил мне, что живописные развалины – это из инсценировки «Илиады» (спектакль идет девять часов, и все гекзаметром!… актеры стонут…), цепи – из «Черного человека», колонны – из «Мертвых душ» (там есть такой эпизод, сон Чичикова, будто он в Древнем Риме…).

– А пегасы и Нотр-Дам? – тихо поинтересовался я.

– Они – из «Аленького цветочка»…

Я тихо охнул. Как видно, голый мужик с баяном был далеко не самой ударной находкой режиссера. Уловив мой ох, Дима сжалился и заговорщицким шепотом пояснил, что в спектакле Артема Кунадзе «Аленький цветочек» объединен с «Собором Парижской Богоматери», заколдованного красавца и Квазимодо играет здесь один и тот же актер… Вместо пегасов должны были быть химеры, но художник, как всегда, сделал все по-своему и в конце концов убедил режиссера, что с крылатыми конями даже лучше. Каждая такая лошадка, – присовокупил Дима, – весит триста килограммов, крылья – из легированной стали… Специально, говорят, везли этих жеребцов из Америки…

– Откуда-откуда? – не поверил я. Всегда считал Америку приличной страной.

Дима вновь подтвердил Спектакль, оказывается, оформлял знаменитый штатовский авангардист Эрнст Шаде. Шайзе? – переспросил я. Баранов хмыкнул и поправил меня. По его усмешке я заключил, что язык идиш ему смутно знаком.

За обсуждением вопроса о реквизите спектаклей маэстро Кунадзе мы чуть не пропустили минуты, когда профессор со своими листками под бурные аплодисменты уполз со сцены. Вместо него на трибуну взошел высокий гость – Генеральный прокурор Саблин. Охранники, спрятавшись в боковых кулисах, зорко поглядывали в зал. Я покрутил головой и обнаружил шевеление на балконе. Как видно, телохранители бдили и там, опасаясь снайперов.

– Дорогие друзья! – с улыбкой начал Саблин. – Я тут на правах свадебного генерала, поэтому речь моя будет короткой. – Он заглянул в свою бумажку, но сразу поднял глаза. – У меня тут написано много хороших слов о книге моего друга Георгия Черника Это референты постарались. Я этот текст отдам писателю, пусть порадуется. Там много, наверное, дельных мыслей… Но сам я, к сожалению, не успел прочитать новую Гошину книгу, поэтому о ней я скажу самому автору потом, когда прочту…

Публика зааплодировала. По сравнению с бубнящим профессором прокурор необычайно выигрывал. Оказывается, он умел держаться на публике. И неплохо держаться. Скорее всего, телевизионщики нарочно ловили его врасплох, чтобы превратить его для зрителей в ограниченного чиновника-придурка. Впрочем, сообразил я, чего еще ждать от нашего ТВ? Платит-то ему «ИВА», а вовсе не Генеральная прокуратура. А кто платит, тот и музычку заказывает. Не удивлюсь, если сегодня в вечерних новостях по всем программам, кроме «Чертовой дюжины», нам продемонстрируют косноязычного заику-прокурора. Знаем, как такие штучки делаются.

– Лучше я скажу немного о самом авторе, – продолжал тем временем Саблин. – Георгия Константиновича Черника я знаю, по-моему, уже лет двадцать…

– Гляди! – неожиданно резко толкнул меня в бок Дима и стал куда-то показывать пальцем.

В первый момент я не понял, в чем дело, а затем вдруг с ужасом увидел, как колонны с пегасами начали медленно, как в кино, валиться на сцену. Зал ахнул.

– Назад!!! – заорал я, вскакивая с места. – Саблин! Беги-и-те! Назад!

Прокурору не хватило каких-то двух-трех секунд. Он их потратил на то, чтобы взглянуть вверх, и только потом стал мучительно медленно прыгать в направлении кулис, откуда так же неторопливо, словно по грудь в воде, стали ему навстречу выпрыгивать коротко стриженные охранники с пистолетами. Но в кого им было целить? И в кого стрелять? Легкие полые колонны стали цепляться одна за другую, как костяшки домино. Серебристые пегасы падали с них на сцену с тяжелым металлическим лязгом. Один из пегасов легко разнес в щепки хлипкую трибуну, второй ударил Саблина в спину, еще один стальным крылом коснулся прокурорской шеи. Какая-то женщина в зале истерически взвизгнула, но визг ее был немедленно заглушен новым металлическим лязгом. Кровь брызнула фонтаном, чуть не достигнув первых рядов. Прокурор нелепо взмахнул руками, но подняться с пола уже не смог. Удар пегасова крыла был так силен, что голова оказалась отрезанной напрочь и полетела куда-то в глубь сцены. В издевательски ярком луче прожектора мелькнул квадратный подбородок, а затем и этот луч вдруг погас. В зале наступила полная темнота, только на сцене пару раз возникли и пропали желтые снопики огня, сопровождаемые громкими хлопками. Это обезумевшая охрана палила куда-то наугад. Куда-то в ту сторону, где первыми начали падать колонны…

Я сорвался с места и бросился к выходу из зала, наступая на чьи-то ноги и немилосердно расталкивая невидимую в темноте публику локтями. Тех, кто вызвал эту ужасную катастрофу, наверняка давно не было на сцене. Если они сейчас уже не бегут к автостоянке, то можете считать меня полным идиотом.

Когда на твоих глазах только что убили человека, то подло даже заикаться о своем везении. Но мне все-таки повезло: неудобное кресло в первом ряду, которое я занял, было едва ли не самым ближайшим к двери, ведущей в фойе. Поэтому толкаться среди обезумевших зрителей и орать «С дороги!» мне пришлось всего секунд тридцать. После чего я вырвался на оперативный простор в темное фойе, где всего меньше часа назад мы так мило беседовали с Саблиным и Гошей. Никакого фонарика на презентацию я взять, конечно, не догадался и рисковал на бегу врезаться лбом в какую-нибудь колонну. Хорошо еще, что со времен моего счастливого детства театр «Вернисаж» не перестраивался – иначе я, избежав столкновения с колоннами, загремел бы с особенно крутой лестницы – прямо к служебному выходу. Но я не загремел. Я помнил, помнил эту сволочную лестницу с шершавыми (до сих пор) перилами. Я однажды пересчитывал ее ступеньки. Лет тридцать назад, когда во время «Слоненка» у меня прихватило живот и я, выскочив из зала, заметался в поисках туалета.