Штрихи к портрету кудесника - Евгений Лукин

— Сказать, что ли?

Тот не в силах выразить согласия вслух смог лишь меленько покивать. Портнягин слегка округлил обессмыслившиеся глаза, после чего беззвучно открыл и закрыл рот.

— Примерно так, — пояснил он.

То ли издевался, то ли в самом деле что-то по-рыбьи произнёс. Поди пойми!

В деревянном продымленном чреве «грелки» они обнаружили ещё человек семь — должно быть, из числа тех, что подобно Глебу Портнягину провели ночь на льду. Отогреваясь — кто из термоса, кто из фляжки, — рыбаки внимали очередной байке.

— Молодой был, — снисходительно признавал ошибки юности морщинистый ветеран. — Переходил Ворожейку — слышу: лёд подо мной хрустит, гнётся. Лёг, пополз. А он — сильней. Хотел уже обратно ползти. И тут сзади — треск, грохот… Ну, думаю, всё! Оборачиваюсь… — Ветеран неспешно затянулся крохотным окурком, исторг изо рта дымного дракончика и заключил сокрушённо: —…а меня трактор обгоняет…

Судя по выражению лиц, история была давно известна, и тем не менее ржали все громко, долго и самозабвенно.

— Врёт? — тихо спросил Корней, опускаясь на лавку рядом с Глебом.

— Рыбаки не врут, — философски отозвался тот. — Незачем. Ври, не ври — всё равно никто не поверит…

— И с трактором — правда?

— Конечно.

— Чудеса! — язвительно произнёс Корней.

— Никаких чудес. Оттепель была, а потом — мороз. Ну и слоёнка вышла: сверху ледок, под ним — вода, а дальше уже настоящий лёд, толстый… Верхний слой трактор ломает, по нижнему — едет… Я смотрю, сильно тебя Дискобол достал?

— Дверь в дверь живём, — сообщила сквозь зубы жертва человеческого общения. — Потому и хочу обловить, чтоб заткнулся…

— У-у… — соболезнующе протянул Портнягин. — Ладно! — решил он, поразмыслив. — Только никому ни слова! А то они с меня с живого не слезут… Мелочь есть?

— Зачем?

— Затем, что бесплатно никакое колдовство не сработает. Давай монетку, а я тебе сейчас заговор на бумажке напишу… Дома его наизусть заучишь…

— На улов заговор?

— Хм… — Портнягин задумался, окинул собеседника оценивающим взглядом. — Нет, языком ты его, понятное дело, так и так не обловишь… Может, не на улов, а? Может, сразу от злого человека-порчельника? Глядишь, отвяжется…

— На улов, — затрепетав, попросил Корней.

* * *

Как и всякий поборник справедивости, Корней Челобийцын был натурой доверчивой, хотя и знал по опыту, что нельзя доверять ни слухам, ни средствам массовой информации, ни, Боже упаси, соседу Викентию. Теперь выяснялось, что нельзя доверять и колдунам.

На следующие выходные Дискобол увлёк жертву своего темперамента аж за Чумахлинку. А тут ещё для полного счастья ударила оттепель. Лужицы на льду, стоило ветерку нажать посильнее, рябили, переползали с места на место. Словно кто-то слегка наклонял затон, сливая воду то в одну, то в другую сторону.

Челобийцын сделал всё как полагается: трижды повторил затверженный назубок заговор, довольно длинный, временами невразумительный. «Как поп стоит на ердани, не шевелится и не похаживает, так бы и у меня, раба Божия Корнея, рыба с лучу не шевелилась и не похаживала…»

С какого лучу? И почему бы, интересно, рыбе не шевелиться? Если, конечно, не дохлая!

Поначалу, правда, почудилось, что заговор действует: первую щучку вытянул именно Корней. В предвкушении триумфа исполнил предписанный колдуном обереж, с риском для нижней губы трижды пробормотав в отверстую мелкозубую пасть следующую дурь: «Чур моей рыбы, и чур моего промыслу, чур моей думы, чур меня, раба Божия…»

Но дальше — как отрезало. Поклёвки пошли скупо, реденько. И хотя на сей раз превосходство Викентия выразилось всего в двух рыбёшках, затон Корней Челобийцын покидал в тихом бешенстве. В тихом — потому что положение у него было теперь самое дурацкое. Рассказать кому — на смех ведь подымут! Копеечное колдовство — на копейку и сработало.

Однако досада и жажда правды ворочались в Корнее столь неистово, что, вернувшись в город, он не выдержал: разузнал, где живёт этот самый Портнягин, и пошёл разбираться. Кстати, никакой тот был не колдун — так, ученик колдуна… И здесь наврал! Собственно, наврал-то не он, наврал Дискобол…

Всё равно обидно.

Обманщика Челобийцын не застал. Встретивший гостя старичок в ветхом халате и не менее ветхих шлёпанцах, оказавшийся впоследствии известным баклужинским кудесником Ефремом Нехорошевым, недружелюбно известил, что ученик его ушёл по вызову.

Что ж, может, оно и к лучшему. Раз учитель — пускай в угол поставит! Корней кратко изложил суть дела, после чего был приглашён в комнату и усажен в облезлое кресло, где подробно, взволнованно обличил неправоту Глеба.

— А чего это ты всё по два раза повторяешь? — хмуро поинтересовался колдун.

Корней прислушался к отзвуку собственной речи — и похолодел.

— Нет (нет!), — поспешил оправдаться он. — Я (я!)…

Ужаснулся — и умолк окончательно. Сволочь Дискобол! Верно говорят: с кем поведёшься…

Старый чародей озадаченно почесал кончик носа.

— Бумажка с тобой? — спросил он.

Притихший Челобийцын вручил ему текст заговора. Старый колдун водрузил очки, углубился в чтение.

— А сам ничего не перепутал?

— Нет, — буркнул Корней. — Могу наизусть…

— А ну-ка!

Ни разу не сбившись, правдоискатель злобно отбил натвердо заученную белиберду.

— Странно… — Кудесник помрачнел. — Может, ты, того… повторить забыл?

— Повторил три раза! — Раздосадованный Корней был неумолим. — И обереж — тоже три раза повторил!

— А рыбачил где?

— За Чумахлинкой. Напротив Сызново.

Старичок прыснул.

— На! — решительно сказал он, возвращая бумажку. — Нашёл, где улов колдовать! Ничего у тебя в тех местах на заговор не пойдёт. Разве заплывыш какой…

— Почему?

— Это ж красная зона! Там рыба ещё с антирелигиозных времён ни во что не верит. Ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай! Ни в наговоры, ни в заговоры, ни в Божью кару…

— До сих пор? — поразился Корней.

— А ты думал! Снежные люди вон на Памире по сей день, говорят, советской власти верны… Не зря ж против них американцы операцию затевают!

И собственный сказал толкнул в лицо.

Иосиф Бродский

Полупросвеченный утренним солнцем, на Божемойку чуть ли не с ясного неба сыпался быстрый слюдяной снежок. Он ложился на карнизы и асфальты, помаленьку наращивал сугробчик, венчающий покинутое воронье гнездо, а над книжным лотком почему-то замедлял падение и мельтешил, тускло пересверкивая, подобно вытряхнутой в воду рыбьей чешуе.