Визит к императору - Елена Хорватова

Братья Брюсы с удивлением уставились на нее.

– Хлоя, ты ли рассуждаешь о Ювенале? – не сдержался Роман. – Излишняя ученость прелестных дам не токмо не украшает, но и оттолкнуть пылких кавалеров способна. Дамам сие не к лицу.

– Да брось ты, Брюсик, какая там излишняя ученость? – отмахнулась валькирия. – Еще Саша Пушкин об этом писал: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»… Все, в том числе и дамы! И как результат образования – человек способен потолковать о Ювенале, в конце письма поставить: «ave»…

– А Пушкин – это кто? – хором спросили братья.

– Ну вы, блин, даете! Пушкин – кто? Пушкин – это наше всё! Хотя… вы-то с ним во времени разминулись. Короче, Пушкин – великий поэт, в своих произведениях создал энциклопедию русской жизни и… кстати, он о Полтавской битве писал: Выходит Петр, глаза его сияют, лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен. Как-то так вроде. И тебя, Яша, поминал в стихах добрым словом.

– Значит, человек славный! – подытожил Яков. – Как-нибудь прочту его вирши на досуге, поди, позабавнее Ювеналовых будут!

– А то! – согласилась Валька. – Ты, Яша, вообще у русских литераторов в чести. Вот, к примеру, Михаил Булгаков… Ты его тоже не знаешь, он еще на сто лет позже Пушкина жил. Так вот, я читала, что в его библиотеке хранился «Первобытный Брюсов календарь с портретом и биографией»…

– Да, помнится, я составил когда-то эту безделицу по своим астрологическим расчетам, – кивнул Яков, – но никакого портрета и тем паче биографии к сему труду не прикладывал.

– Их добавили позже, когда переиздавали твой труд в девятнадцатом столетии. Как же без портрета? Каждому из читателей было желательно взглянуть в твои суровые глаза. Так вот, третья жена Булгакова утверждала, что они, руководствуясь твоим календарем, составляли для писателя астрологические прогнозы. И были поражены, что совпадало буквально все – от внешних черт до поворотов судьбы. И даже то, что по-настоящему признан Михаил Афанасьевич будет только после смерти и, по твоим словам, сначала у иностранцев…

– Что ж, календарь мой – суть универсальный оракул и для каждого, кто точен в расчетах, верный прогноз предложить может. Господина Булгакова трудов я также не читывал, а они, надо думать, весьма замечательны, раз слава его пришла на родину из чужедальних стран – в отчизне нашей таланты отродясь не ценят, хоть она ими и не оскудевает. Надобно и его вирши почитать, а то пиитов позднего времени я плохо знаю.

– Он вообще-то прозаик, – заметила Валька. – Прозу писал.

– Ну про заек так про заек, каждый пишет, о чем ему муза нашепчет.

В дверь лихая троица любителей поэзии проходить, как обычно, поленилась, прокравшись сквозь стену сразу в людскую, поближе к теплу и пище. Но ужина на столе не наблюдалось, и более того, на месте не оказалось даже дворецкого, чтобы попросить поторопиться с вечерней трапезой… Без сомнения, в доме княжны Оболенской что-то случилось. Прислушавшись, можно было понять, что с верхнего этажа доносятся громкие женские рыдания.

Валькирия и оба Брюса взвились в воздух, пронеслись над лестницей и, как ураган, разметав по пути мелкие предметы, ворвались в гостиную.

Им навстречу поднялась заплаканная княжна, сжимавшая в дрожавших пальцах мокрый платок. Удивительно, но княжна дала себе полную волю и нисколько не стеснялась в выражении эмоций. По щекам ее катились вполне натуральные слезы, как и полагается, мокрые.

Верный дворецкий тоже был тут. Он капал в хрустальную рюмочку какие-то капли, распространявшие сильный аптечный запах.

– Что случилось, мадам? – строго вопросила Валька, всегда полагавшая, что слезы – дело совершенно бессмысленное и в любой беде лучше сразу переходить к практическим действиям. – Доложите обстановочку!

Но несчастной княжне изменила ее обычная выдержка, и, прежде чем заговорить, она долго боролась с комком, стоявшим в горле.

– Маргарита исчезла, – выдавила она наконец. – Боюсь, что случилось несчастье.

«Вот ведь как любит каркать, старая ворона!» – ругнулась Валька про себя, а вслух бодро заявила:

– Без паники! Излагайте обстоятельства дела!

Но в разговор вмешался галантный Яков Брюс, хорошо знавший, как именно полагается утешать дам, пребывающих в расстройстве:

– Сударыня, разделяю вашу тревогу и прошу располагать мной. Я и мой брат всегда к вашим услугам и в беде, и в радости!

Эти уверения произвели на княжну самое благотворное воздействие, она перестала плакать и даже как-то приободрилась, приступив к связному рассказу о происшествии:

– Девочка сегодня, как обычно, ушла из дома по делам и… и исчезла. Причем мне достоверно известно, что из библиотечного учреждения, которые она имеет привычку регулярно посещать, Маргарита ушла, и довольно рано.

– Ну, может, у нее, типа, какое-нибудь другое дельце нарисовалось? – Валькирия от волнения перешла на свой обычный жаргон. – Гуляет сейчас, и все ей до фени…

Княжна, не терпевшая, когда в ее присутствии выходят из границ благопристойности, на этот раз предпочла не заметить вульгарных выражений Вальки. Все свои упования она возлагала на этих троих, и прежде всего – на валькирию, ибо призракам, как выходцам из мира мертвых, все же не могла доверять до конца. Призрак есть призрак, в тяжелый момент растает, и все… Что с него возьмешь?

Княжна заговорила о другом:

– Я позволила себе заглянуть в хрустальный шар, хотя и не люблю без особой необходимости обращаться к магии. Но ведь сейчас – исключительный случай!

Но Валька, жаждавшая краткой информации, безжалостно ее перебила:

– И что? Что вы увидели в шаре?

Та снова молча зарыдала, упав в кресло. Алексис, понимая, что от хозяйки решительных действий не дождешься, принес откуда-то из глубин особняка большой хрустальный шар, испускавший нежное золотистое сияние.

Княжна простерла к шару руки и прошептала:

– Яви нам Маргариту, где бы она ни пребывала, яви!

Внутренность шара затянула мгла, а Маргарита в нем так и не проявилась.

– Вот видите! – всхлипнула княжна. – Мой шар никогда прежде не давал сбоя! Неужели она покинула этот мир? Я не вынесу такого испытания!

Терпение Вальки никогда беспредельным не было, и сейчас оно лопнуло. Причем лопнуло с треском…

– Хватит причитать и упиваться жалостью к себе! – заорала она голосом, который в армейских кругах называется командным. – Если мы будем только переживать, то никогда не займемся делом.

Но братья Брюсы были по-прежнему галантны и проявляли ангельское терпение, которого Валька от них даже и не ожидала.

– Сударыня, – торжественно провозгласил Яков Брюс, обращаясь к княжне, – вам ниспослано тяжелое испытание. Но наш христианский долг – трудами побеждать скорбь.