Прокаженный - Феликс Разумовский

Наконец подъехали к пятнистой хрущобе. Весь подъезд, вплоть до пятого этажа, был расписан матерным граффити, пахло кошками, фекалиями и нищетой. В квартире тоже радости не ощущалось — вся мебель была сдвинута в одну из двух комнат, а семейство в составе супруги и сына с друзьями без энтузиазма вкушало чаи на обшарпанной пустой кухне.

— Добрый день, — поздоровался Сарычев и, отсчитав нужную сумму, протянул доллары Соломону Абрамовичу: — Вот, как договаривались.

Кацев наследник достал индикатор подлинности валют, его черняво-кучерявый друган вытащил свой, и они вдвоем принялись елозить агрегатами по недоумевающей физиономии папы Франклина, проверяя, «в пиджаке» ли он, не нарушен ли цветовой баланс и выковыриваются ли из купюр платиновые нитки. Наконец они синхронно вытерли вспотевшие рожи и заявили:

— Все путем. Годится.

Ни секунды не мешкая, доктор наук протянул майору доверенность с техпаспортом и извиняющимся тоном сказал:

— Не обижайтесь, нас уже столько раз обманывали — обжегшись на молоке, дуем теперь на воду. — Внезапно, что-то вспомнив, он встрепенулся: — Сема, ты звонил в агентство? — и не дожидаясь ответа, пожаловался Сарычеву: — Так не хочется пускать чужих, столько аферистов развелось нынче.

Выяснилось, что врожденная еврейская осторожность не позволяет Соломону Абрамовичу уезжать с концами, и, не желая продавать квартиру, он в то же время всем сердцем хочет ее сдать. Но непременно до хорошей цене, а главное, хорошим людям… Майор подождал, пока доктор наук закончит монолог, глянул по сторонам и, узнав, что семейство отбывает послезавтра, отсчитал пачку зелени:

— Если не возражаете, мне квартира подходит. Здесь за год.

— Вас, молодой человек, мне сам Бог послал! — Кац просиял, растрогался и, тщательно пересчитав, убрал денежки подальше. — Давайте, что ли, пить чай…

От волнения на носу у него выступили крупные капли пота, на щеках — красные пятна.

Пить чай с мацой, приправленной маргарином, Сарычев не стал, договорился, что за ключами заедет завтра и, откланявшись, пошел к машине. С ходу проинспектировал уровень масла, справился насчет тосола, «Росинки»[143]и «Невы»[144]и, под завязку залившись на близлежащей заправке, направился домой. Машина бежала резво, обзорность после «семерки» была великолепной, так что, всего пару раз перепутав переднюю передачу с задним ходом, майор легко приспособился к переднему приводу.

Дома его ждали, не киллер, слава Богу, а звери. Обнаружилось, что оба они — коты, что занавеска на кухне обзавелась бахромой, а там, где и положено, обильно нагажено. «Молодцом!» —Сарычев любовно смочил питомцам носы витамином, насыпал свежего корма и, стоя под душем, долго размышлял, как хищников окрестить. В голову лезло одно непотребство: Чук и Гек, Василий Иваныч и Петька, Карл и Фридрих. В конце концов, не мудрствуя лукаво, Александр Степанович решил назвать одного Лумумбой, а другого, для контраста, Снежком и направился в кухню. Там, в большом эмалированном ведре, еще с утра томилась в маринаде из белого вина будущая свиная бастур. ма. Отметив, что мясо уже побелело и пахнет весьма аппетитно, майор проглотил слюну. Пора было собираться — Маша сегодня отмечала день рожденья.

Он побрился, надел свадебный костюм и, захватив ведро с мясом, спустился к машине. Завелась она с пол-оборота, и Сарычев, изменяя «семерке», похлопал «девяносто третью» по рулю, ласково погладил по «торпеде», с нежностью сказал:

— Молодец, хорошая девочка, послушная.

Потом глянул на часы, чертыхнувшись, врубил скорость и мощно, так что девочка заревела, надавил на педаль газа…

Заехав на цветочный рынок, он, не торгуясь, выбрал тридцать пять свежайших роз сорта «Соня», бережно уложил их на заднее сиденье и прямиком двинул в фирменный лабаз узкоглазой компании «Сони». Народу было много, но граждане большей частью просто глазели и щелкали зубами. Эх, такую мать, устроить бы по новой Халкингол! Майор, однако, ничем щелкать не стал. Вскоре он вышел из магазина нагруженный Машиной голубой мечтой — роскошным моноблоком с приличной диагональю. Если женщина просит…

Запихав цветастую коробку в машину, он без приключений добрался до именинницы и затащил добро наверх в два приема — сначала мечту, чтоб не сперли, а затем, под восторженный визг виновницы торжества, розы и ведро с мясом. Причем было неясно, чему она радовалась больше — цветам или свинине.

Гостей было не много — две Машины подружки с кавалерами, лысый родственник при супруге и галстуке, соседи по квартире и, пожалуй, все. С работы, видимо и впрямь жутко секретной, не было никого. Зато винища и жратвы хватало, народ собрался компанейский — только наливай, и торжество плавно катилось по своим хмельным рельсам. Сарычев жарил бастурму, дамы вспоминали «школьные годы чудесные», плясали, пили и пели, и только под конец приключилось нечто неожиданное. Когда все уже разошлись и майор тоже собрался прощаться, Маша вдруг обняла его за шею и крепко прижалась. Была она в тот вечер особенно хороша — щеки разрумянились, глаза горели. Ощутив близко ее маленькую упругую грудь, Сарычев почувствовал, что в штанах становится тесно. Минуту он боролся со сладкой истомой, потом разорвал кольцо Машиных рук и, показав зачем-то на оттопырившуюся полу пиджака, горько произнес:

— Ты, наверное, забыла, у меня же СПИД.

— А у меня кое-что, проверенное электроникой, — улыбнулась Маша и помахала перед его носом маленьким бумажным пакетиком, на котором роскошная голая мулатка прямо-таки извивалась от неутоленной страсти…

Наничье

Капа была сплошь розовая, а когда Саня Панкратов по кличке Шустрик набрал водички и сплюнул, во рту совершенно явственно почувствовался вкус крови.

— Левой больше работай снизу, в печень, — донесся до него голос Семеныча, и, глянув на покрасневшую от волнения физиономию тренера, он понял, что дела идут хреново. Да, впрочем, можно было и не смотреть…

Вообще, не надо было ему, рукопашнику, влезать в этот боксерский чемпионат — на руках чертовы неудобные перчатки, ни захват произвести, ни ногой ударить! Но пять тысяч баксов — деньги… И еще какие… Так что, услышав звук гонга, Саня сделал принудительный выдох, собрался и двинулся на центр ринга.

Противник попался ему что надо — мастер международного класса, мускулистый, не то казах, не то узбек, с сильным, отлично поставленным ударом. Глядя на его стойку, в которой пах был открыт, а передняя нога — как на блюдечке с голубой каемочкой, Шустрик подумал: «Эх, попался ты бы мне в чистом поле».

Между тем узкоглазый сделал финт и тут же, сократив дистанцию, провел сильный апперкот по рукам Панкратова и, когда те непроизвольно опустились, мощно включил левый спрямленный боковой. Ой-ей-ей… Мама мия… Несмотря на то что Саня прикрыл челюсть плечом и удар пришелся чуть выше, в голове у него загудело. Будто от души жахнули из-за угла пыльным мешком… А противник уже вошел в ближний бой, и его кулаки заработали со скоростью пулемета. Уйдя в глухую защиту, Саня попытался разорвать дистанцию, но не получилось. Прижатый в угол, он вошел в клинч и, обхватив узкоглазого, несколько секунд отдыхал, судорожно хватая воздух разбитыми в кровь губами. Судья рявкнул: «Брейк», а когда боксеры разошлись, оценивающе на Шустрика посмотрел, но, ничего не сказав, снова разрешил драться. Бывший наизготове азиат одним прыжком сократил дистанцию и без всяких церемоний провел мощную тройку в голову Панкратова и тут же, резко сблизившись, принялся работать по корпусу.