Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд

Любовь к доктору Бергу пришла к Веронике во время перевязки. «Какая пошлость!» – скажут некоторые и будут абсолютно правы. Влюбиться во врача во время медицинской процедуры – это, можно сказать, заезженный штамп. Это как влюбиться в пожарного, который тебя из огня-пламени вынес. Если кто из сценаристов сдуру такое в сценарии напишет, то его засмеют и вряд ли в будущем станут иметь с ним дело. Но то в сценарии… У картины по имени «Жизнь Вероники Алецкой» свой сценарий. Интересно, кто его пишет? Увидеть бы, хоть одним глазком, что там дальше будет и долго ли еще до брутальной в своей безнадежности надписи «конец фильма»…

Дело было так – милый доктор (с того дня слово «милый» в мыслях Вероники шло в неразрывной связке со словом «доктор») снял повязку и осматривал недавно оскальпированный им (а как вы думали, что собой эта подтяжка представляет?) затылок Вероники. Вероника сидела с опущенной головой и закрытыми глазами, потому что сил уже не было смотреть на бело-кафельно-хромированное «великолепие» перевязочной. «Великолепие» в кавычках, разумеется. Вероника, подобно всем нормальным людям, больницы, поликлиники, диспансеры и прочие амбулатории не любила. Тягостно, мрачно, аура гнетущая. В клинике «La belle Hélène» было поприятнее, но в целом медицина, она и есть медицина. И пахнет всегда чем-то таким… стерильно-врачебным… Брр!

И вдруг – словно бабочки разноцветные пролетели по перевязочной. Сердце Вероникино забилось неровно (в самом деле неровно – бухнет и замрет, два раза бухнет и снова замрет), а где-то там, внизу, потянуло сладко-сладко. И от следующего прикосновения доктора Берга Вероника вздрогнула.

– Болит? – заволновался милый доктор.

– Немножко, – соврала Вероника.

Не станешь же признаваться, что вздрогнула, потому что было очень приятно. Особенно при медсестре. Сегодня в перевязочной работала неприятная медсестра. Коренастая бука с неровно подстриженными ногтями и складкой на переносице, улыбки от такой не дождешься, сколько ни жди, а доброго слова – и подавно. И имя у нее неприятное – Тамара. Тамар-р-ра! Тамар-р-ра! Как ворон каркает.

(Люди часто бывают поспешны и необъективны в своих суждениях, особенно если судят, не зная всех деталей и причин. Медсестра Тамара неделю назад похоронила мужа, сгоревшего за неполных три месяца от скоротечного рака легких, и оттого ей было не до улыбок, не до формы ногтей и много не до чего еще.)

– Это скоро пройдет, – обнадежил милый доктор, – а дозу обезболивающего можно увеличить. Вы не волнуйтесь, Вероника Николаевна, это не наркотики, никакого привыкания не разовьется… главное, натощак таблетки не принимайте или хотя бы запивайте изрядным количеством воды.

«Вероника Николаевна» вдруг покоробило, хотя обычно Вероника не имела ничего против того, чтобы к ней обращались по имени и отчеству. Это же не только одного возраста показатель, но и статуса, уважения. Некоторые вон и в шестьдесят лет Ниночки да Галочки и так Ниночками и помрут. А Веронике еще тридцати не было, когда ее начали по отчеству величать. Величать – именно так. Потому что она выделялась из толпы молоденьких актрис не только своей красотой (где-то внутри больно царапнуло), но и дарованием. А вот от доктора Берга ей хватило бы и просто Вероники. Или Ники, или Веры… Как ему больше понравится. Вероника – красивое имя, красивое и многогранное, по-разному сокращается. Вера, Ника, Вика, Ика… Икой Веронику звал оператор Зернов-Метлицкий, ее первый Настоящий Мужчина, пробудивший в неопытной, но весьма любвеобильной девочке Настоящую Женщину. А Вероника звала его по фамилии, такой уж у нее был прикол. Ей тогда казалось, что это очень оригинально звучит. Да и фамилия того стоила – двойная, звучная. Зернов-Метлицкий нынче работает где-то в Америках, чуть ли не в самой «Уорнер Бразерс». Зазнался, наверное, потому что ни с кем связей не поддерживает и весточек о себе не шлет. Или, напротив, сидит в такой глубокой жопе, что похвалиться совершенно нечем, вот не пишет никому и не звонит.

Вероника увлеклась новым (и неожиданным) чувством настолько, что совершенно оторвалась от действительности. С ней такое случалось – унесется на волнах воображения далеко-далеко и вернется не скоро. Свои печальные обстоятельства Вероника осознала лишь после того, как вышла из перевязочной. На подходе к выходу, в четырех-пяти шагах от охранника. Осознала – и замерла на месте, словно молнией шандарахнутая. Было с чего…

Разбежалась! Размечталась! Ах-ах-ах! Милый доктор… А в зеркало давно не смотрелась? А кто тебе сейчас утраченную красоту по кусочкам собирает, реставрирует, словно разбитую вазу? Твой милый доктор и собирает. И разве после этого между вами что-то может возникнуть? Смешно!

Смешно? Не смешно совсем, скорее обидно… Нехорошо, когда тебя так… Словно ледяной водой обольют, да еще и ведром по голове припечатают – опомнись, не чуди, не мечтай!

– Что с вами? – подкатился к Веронике шарообразный охранник. – Вам плохо?

– Кому сейчас хорошо? – огрызнулась Вероника и пошла дальше.

«Он такой молодой, – безжалостно напомнила себе Вероника, чтобы окончательно выкорчевать чувство, пустившее ростки в ее душе. – С некоторой натяжкой можно сказать, что он мне в сыновья годится… В сыновья…» Былое, мгновенно вспыхнув, принялось жечь Веронику изнутри, да так, что все остальное отступило куда-то на задний план. В доме повешенного не говорят о веревке, а несостоявшимся по собственной вине матерям не стоит употреблять оборотов вроде «в сыновья мне годится». С каждым шагом на душе становилось все поганее, а на плечи начала давить чья-то тяжелая рука. Вероника попробовала было взбодриться – приосанилась, вскинула голову (затылок сразу же отозвался болью – предупреждал же милый доктор, что не стоит делать резких движений), сделала парочку глубоких вдохов, чтобы «разжать» сердце, но эти ухищрения не помогли. Рука с плеч никуда не делась, да и ноги отяжелели вдобавок, и Вероника уже не шла, а плелась, шаркая подошвами по асфальту.

Ей было настолько не по себе, что она даже не стала торговаться с таксистом, запросившим втридорога. Таксист проникся настолько, что довез Веронику до самого подъезда и всучил свою визитную карточку. Карточка, которую Вероника рассмотрела от нечего делать в лифте, немного подняла настроение. Редко встретишь человека по имени Рамзес, а таксиста, если верить карточке, именно так и звали. Вероника представила диалог. «Алло, это Рамзес? Нет, сестра, это Тутанхамон, Рамзес колесо меняет…» Умора!

Уже зайдя домой, Вероника поняла, что здесь, в одиночестве, тоска добьет ее окончательно, если не принять срочных мер. С принятием этих мер дело обстояло из рук вон плохо, потому что с недавних пор дома у Вероники не было ни капли спиртного. Его и раньше, собственно говоря, не было, потому что оно очень быстро заканчивалось, но теперь заканчиваться было нечему, потому что Вероника попыталась вычеркнуть спиртное из собственной жизни. И до сегодняшнего дня ей это вроде как удавалось. А сейчас вот приспичило выпить…

Немного подумав, Вероника вышла на лестничную площадку, заперла дверь и, поскольку лифт уже успел уехать на чей-то вызов, по лестнице спустилась во двор. Двор был большим, на пять стоящих в каре домов, и многолюдным. Здесь можно было найти компанию на любой вкус.