Виновата любовь? - Дэни Аткинс

Однако ничего подобного не произошло, дорога по-прежнему пустовала. Те, кто двинулся через переход вместе с Сарой, уже благополучно достигли противоположной стороны. Так и не узнав, что были на волосок от смерти, они косились на меня, удивленные моим странным поведением.

– Куда она делась? – озадаченно спросила я.

Сару, к ее чести, происшествие разве что слегка выбило из колеи – как будто ее каждый день выдергивали из-под колес невидимого транспорта.

– Кто?

– Машина с сиреной. – Сара продолжала смотреть на меня непонимающим взглядом, и я добавила: – Ты что, не слышала ее? Она летела прямо на нас!..

Я замолчала – до моего паникующего разума постепенно начало доходить, что звук пропал. Навалилось чувство ужасного дежа-вю.

– Ты ничего не слышала, да?

Она покачала головой.

– Сирена завывала просто оглушительно, как будто совсем рядом.

Снова тот же жест. Очевидно, кроме меня, этот звук никто не слышал.

– Раньше такое уже случалось? – мягко спросила Сара.

Я припомнила пикающий будильник, которого на самом деле не было, и аромат папиного лосьона после бритья, вдруг окутывавший меня по ночам.

– Да, пару раз, – медленно проговорила я. – Мне казалось, что я что-то слышу и даже запахи ощущаю… – Мой голос замер на полуслове.

– Обязательно скажи об этом доктору на консультации, – посоветовала Сара.

Я знала, что она права, хотя мне ужасно не хотелось добавлять еще один необъяснимый симптом к и без того внушительному списку.

– Может быть, это обычное дело при амнезии, – предположила она, но, заметив мой унылый скептический взгляд, сменила версию: – Или из-за удара по голове у тебя обострились слух и обоняние, и ты слышишь и чуешь то, что другие не воспринимают.

– Ага, как собака?

Рассмеявшись, она обняла меня.

– Если только очень породистая и симпатичная.

* * *

Я спустилась по мраморным ступеням клиники, миновала квартал, где были сосредоточены самые престижные медицинские учреждения, и вышла на улицу, заполненную озабоченно снующими в преддверии Рождества покупателями. Из головы не выходил разговор с доктором. Ожидать решения всех моих проблем после одной консультации, конечно, не приходилось, но я надеялась получить хоть какие-то ответы, а вместо этого на меня свалилась гора новых вопросов.

Встреча вообще прошла совершенно не так, как мне представлялось. Сама клиника была куда более шикарной и дорогой, чем я ожидала, и кабинет врача отличался комфортом – ни пугающей своей холодностью кожаной кушетки, ни санитаров в белых халатах, готовых сопроводить тебя в обитую войлоком палату, если что. Даже с консультантом все получилось совсем не так, как я думала: это оказалась женщина, по-матерински заботливая и добрая, а вовсе не какой-нибудь фрейдист-психоаналитик из фильма. Она была достаточно профессиональна, чтобы вытянуть из меня все детали моего искаженного представления о прошедших пяти годах, однако вела себя так деликатно, что у меня ни разу не возникло чувства, будто вот-вот будет нажата тревожная кнопка, наверняка скрытая где-нибудь под столом.

Чего я точно не ожидала – что это только первая из многих встреч, призванных помочь мне собрать по кусочкам утраченное прошлое. Все возможные медицинские тесты и анализы, которые могли выявить причину психологических проблем, мне сделали еще в больнице, и все-таки сообщение, что быстрого решения не будет, стало для меня ударом. Наверное, втайне я надеялась, что мне пропишут какие-нибудь таблетки или другое лечение, которое разом заставит исчезнуть иллюзорные воспоминания и сделает для меня эту новую реальность… ну, в общем, реальной. Доктор Эндрюс мягко, но решительно рассеяла мои заблуждения на этот счет. И на последний оставшийся у меня вопрос она тоже дала честный и искренний ответ.

– Рейчел, я не могу сказать, когда к вам вернется память. Это может случиться завтра, или на следующей неделе, или гораздо позже. В редких – очень редких – случаях, не стану скрывать, выпавший из памяти период времени остается таким навсегда.

Навсегда. Траурное слово преследовало меня по пятам, замогильным эхом отзываясь на мои шаги по обледеневшим тротуарам.

По крайней мере доктор Эндрюс немного успокоила меня относительно воображаемых ощущений, которые я испытывала. По всей видимости, слуховые и обонятельные галлюцинации не такая уж редкость при травмах головы, и доктор даже смогла найти вполне правдоподобное объяснение конкретно моим. Запах папиного лосьона после бритья, очевидно, ассоциировался у меня с чувством защищенности, а поскольку обоняние вообще способно воскрешать в памяти те или иные ситуации, то эта галлюцинация отражала ощущение физической безопасности, возвращая меня во времена детства. Со звуками все обстояло еще прозаичней – доктор Эндрюс предположила, что, когда меня везли в больницу после нападения, вой сирены «скорой» каким-то образом запечатлелся в моем мозгу и теперь иногда проявлялся, когда мой запутавшийся разум искал, за что уцепиться в реальности. Хотя с несуществующим будильником полной уверенности достичь не удалось, врач обещала, что и эта загадка разрешится, нужно только время. Вот в двух словах и итог всей консультации: нужно время. Придется запастись терпением, и постепенно, деталь за деталью, память вернется. Каждое настоящее воспоминание будет вытеснять ложное, и в конце концов в сознании останется только мое истинное прошлое. В общем, процесс долгий, и я не могла избавиться от мысли, что предпочла бы сколь угодно радикальное средство – пусть даже самое ужасное, – лишь бы его ускорить.

Чем мне еще по-настоящему понравилась доктор Эндрюс – она не стала смеяться над моей версией о том, почему так случилось, что у меня как будто два разных прошлых. По крайней мере не расхохоталась и не принялась подтрунивать над моими, возможно, специфическими литературными пристрастиями, когда я упомянула о параллельных мирах, не то что Джимми. Едва это имя всплыло в моих мыслях, как я тут же решительно захлопнула перед ним дверь. Всю неделю я изо всех сил старалась выбросить Джимми из головы – перед визитом к психотерапевту, способному проникать в самые потаенные секреты своих пациентов, думать о таком было просто небезопасно.

Мы так больше и не разговаривали после той поездки, но я знала, что Джимми поддерживает контакт с папой. Мне удалось случайно подслушать несколько их телефонных бесед – шепотом, за закрытыми, хотя и не столь надежно, как полагал отец, дверьми. Отчасти мне было приятно, что Джимми по крайней мере волнует мое состояние. С другой стороны, я злилась, что он наводит обо мне справки обиняками, а со мной, похоже, не желает и словом перемолвиться. Это подтверждало мои худшие опасения – он так и не простил мне случившегося между нами в гостинице и даже видеть меня не хочет. Оставалось только надеяться, что со временем все изменится.

Устав пробивать себе дорогу среди целеустремленно спешащих по улице покупателей, я зашла в небольшое кафе и отыскала свободный столик. Консультацию в последний момент перенесли на раннее утро, и хоть я была совсем не против отправиться в Лондон первым поездом, теперь приходилось чем-то заполнять время до ужина с Мэттом и совместного возвращения обратно в Грейт-Бишопсфорд. Вчера оказалось уже слишком поздно, чтобы созвониться и предупредить об изменении планов, и я думала тоже посвятить день покупке рождественских подарков, но разговор с доктором слишком утомил меня эмоционально. Толкаться в магазинах мне совершенно расхотелось.