Спящие красавицы - Оуэн Кинг

— Слава Богу, — пробормотал один из сотоварищей.

— Вот именно! Восславим его. Да, сэр. — Мистер Брайтлиф захлопал в ладоши. — Так что давайте снимем эту штуку с моей миссис.

Один из его людей передал ему ножницы для разделки птицы. Кинсман наклонился и начал осторожно щелкать ими по паутине, которая покрывала лицо жены. Фрэнк наклонился вперед в своем кресле. Он чувствовал предстоящее «бум».

6

Когда он вошел в спальню и увидел, что Магда лежит под одеялом, в маске, которая чем-то смахивала на Зефирный Маршмеллоу,[109] Антон опустился на колени рядом с ней, поставил чашу с его коктейлем на тумбочку и, обратив взор на триммер[110] — наверное, она снова подстригала им брови с помощью камеры ее айфона — сразу же взялся за работу по разрезанию.

Кто с ней это сделал? Она сделала это сама? Это был какой-то странный несчастный случай? Аллергическая реакция? Какой-то безумный косметический эксперимент пошел не так? Это было непонятно, это было жутко, и Антон не хотел терять свою мать.

После того, как разрезал паутину, он отбросил в сторону триммер и просунул пальцы в отверстие в материале. Он был липким, но снимался, растягиваясь и отставая от щек Магды, словно белые резинки жвачки. Ее поблекшее лицо с россыпью морщин вокруг глаз, ее дорогое лицо, которое Антон на мгновение был уверен, будет плавиться под странным белым покрытием (оно было похоже на сказочный платок, который он видел блестящим от росы в траве на рассвете во время ежедневной чистки первых двух бассейнов), появилось невредимым. Кожа была немного покрасневшая и теплая на ощупь, но в остальном она ничем не отличалась от прежней.

Низкие шумы начали выходить из ее горла, почти хрип. Ее веки работали, дрожа от движения глаз под кожей. Ее губы открывались и закрывались. Немного слюны вытекло из уголка ее рта.

— Мама? Мама? Ты можешь проснуться ради меня?

Казалось, она могла, потому что ее глаза открылись. Кровь затуманивала зрачки, плывущие по склере. Она несколько раз моргнула. Ее взгляд метался по комнате.

Антон подсунул руку под плечи матери и поднял ее на постели в сидячее положение. Шумы из ее горла стали громче; сейчас уже не хрип, больше похож на рычание.

— Мама? Мне вызвать скорую? Хочешь, я вызову скорую? Хочешь, я принесу тебе стакан воды?

Вопросы выходили в спешке. Но Антон почувствовал облегчение. Она продолжала оглядывать спальню, казалось, восстанавливая ориентацию.

Ее взгляд остановился на тумбочке: искусственная лампа Тиффани,[111] наполовину пустая чаша блендера, Библия, айфон. Рычащий шум стал громче. Он нарастал, превращаясь, похоже, в вопль или крик. Возможно, она его не узнала?

— Это мой напиток, мама, — сказал Антон, когда она, протянув руку, схватила чашу с коктейлем. — Нет, спасибо, ха-ха. Забудь за это, глупый гусь.

Она замахнулась чашей, и несколько раз ударила его по голове, стараясь попасть тупым пластиковым предметом прямо в висок. Антон упал на пол, чувствуя боль, мокроту и недоумение. Он приземлился на колени. Его взгляд сосредоточился на зеленом пятне на бежевом ковре под ним. Красная капля капнула на зеленое. Что за бардак, подумал он, и в этот момент мать ударила его чашей еще раз, на этот раз, пытаясь проломить заднюю часть черепа. При ударе образовался острый осколок — толстый пластик блендера раскололся об его голову. Лицо Антона подалось вперед и впечаталось в мягкий ворс бежевого ковра. Он, вдыхая кровь, коктейль и ковровое покрытие, вытянул руку, пытаясь подняться, но каждый его член, каждая замечательная мышца, стали тяжелыми и неподвижными. Лев позади него ревел, и если он собирался помочь матери его прогнать, ему нужно было встать и спасти затылок.

Он пытался сказать Магде, чтобы она бежала, но все что вышло — это мычание — его рот был полон ворса от ковра.

Удар пришелся на позвоночник, и эта новая боль добавилась к старой боли, Антон надеялся, что его мать услышала его, что она еще может бежать.

7

Бездомный пес начал лаять в одной из клеток, и два других присоединились. Безымянная дворняга у его ног — та, с которой Фриц Машаум ранее разговаривал — скулила. Теперь она сидела. Фрэнк рассеянно провел рукой по ее позвоночнику, успокаивая. Его взгляд замер на экране. Один из молодых людей, ассистирующих Кинсману Брайтлифу — не тот, кто передал ему ножницы для разделки птицы, другой — схватил его за плечо.

— Отец? Может, тебе не стоит этого делать.

Брайтлиф пожал плечами и вскинул руку.

— Бог говорит, выйди на свет! Сюзанна-Кинсвоман-Брайтлиф — Бог говорит тебе — выйди на свет! Выйди на свет!

— Выйди на свет! — Эхом сказал человек, который подал ножницы, и сын Брайтлифа неохотно присоединился. Выйди на свет! Кинсвоман Брайтлиф, выйди на свет!

Кинсман Брайтлиф засунул руки в порезанный кокон, прикрывший лицо жены и прогремел,

— Бог говорит, выйди на свет!

Он потянул. Раздался треск, который напомнил Фрэнку об открывающейся липучке. Появилось лицо миссис Сюзанны Кинсман Брайтлиф. Ее глаза были закрыты, но щеки пылали, и волокна по краям разреза колыхались в такт ее дыхания. Мистер Брайтлиф наклонился, как будто хотел ее поцеловать.

— Не делай этого, — сказал Фрэнк, — и хотя звук телевизора был приглушенным, и он говорил чуть громче шепота, все собаки — полдюжины на сегодняшний день — залаяли. Дворняга издала низкий, тревожный звук. — Дружище, не делай этого.

— Кинсвоман Брайтлиф, просыпайся!

Она проснулась, это да. И как. Ее глаза открылись. Она дернулась вверх и укусила мужа за нос. Кинсман Брайтлиф крикнул что-то, что было запикано, Фрэнк подумал, что он, скорее всего, сказал блядство. Кровь брызнула во все стороны. Кинсвоман Брайтлиф снова упала на стол с большим куском носа ее мужа, застрявшего в зубах. Кровь покрывала лиф ее ночной рубашки.

Фрэнк отшатнулся, ударившись затылком о шкаф, стоящий за столом. Одна мысль — неуместная, но очень ясная — заполнила его разум: новостная программа запикала блядство, но позволила Америке увидеть, как женщина откусывает добрую половину носа своему мужу. Похоже, кто-то сильно облажался в выборе приоритетов.