Мягкая посадка - Александр Громов

Я молчу. Знал, конечно. Знал я, что мне надо было делать, знал, кому сообщить и каким каналом связи воспользоваться. Все необходимое имелось в машине. Весьма вероятно, что через десять минут стаю разметали бы в пыль, стая перестала бы существовать — о предраспадных возможностях нацбеза я был худо-бедно осведомлен. С меня бы и волос не упал. И взяли бы живьем верхушку стаи для надобностей, недоступных доцентскому пониманию, тут нет никаких сомнений. И даже выразили бы соболезнование, помогая мне вынуть из петли окоченевший труп.

— Операцию ты провалил, — Сашка безжалостен. — Вывел себя из строя на полтора месяца. Бойля упустил. Пытался отказаться перейти в Экспертный Совет…

— С особой дерзостью и цинизмом, — не выдерживаю я.

— Что?

— Да так. Знаешь, была когда-то такая формулировка в судебных определениях: с особой дерзостью и цинизмом. Мне нравится.

— Вот именно: с особой дерзостью. И с этим… Правда, потом ты с блеском провел операцию «Гвоздь в ботинке», но имей в виду, что это тебя не оправдывает. Нисколько.

Я молчу. Что мне сказать? Он знает обо мне если не все, то многое, а я о нем ничего — наблюдается между нами такая анизотропия, и отбиваться мне нечем. Остается открыть кингстоны и тонуть.

Но я еще побарахтаюсь.

— Бойль тебя в госпитале не навещал?

— Нет. Ты уже спрашивал.

— Бойля я тебе не прощу, — спокойным голосом говорит Сашка, — это ты помни. Теперь доложи по основной теме…

Что Сашка хорошо умеет — это вызывать у агентов рефлекс отвисания челюсти. Ну, пусть отвисает. Я ей еще помогу.

— Я считал, что основная тема давно закрыта…

— Вот как?

Не вижу, какой взгляд у Сашки под забралом. Но могу представить.

— Запомни: тема для тебя закрыта только тогда, когда тебе приказывают ее забыть и заняться другим делом. Насколько мне известно, я тебе этого не приказывал. Основная тема для тебя была и остается основной, ты меня понял?

— Но ведь обстановка же изменилась…

Трудно Сашке с дилетантами.

— Ты знаешь, какие структуры государства распадаются в последнюю очередь? — скучным голосом осведомляется он.

Это я хорошо знаю. Хотя никто не объяснил мне, почему иначе не бывает.

— К твоему сведению: тот, за кем мы охотимся, скорее всего находится среди нас.

— В нашем отряде? — ошарашенно спрашиваю я, а сам все еще не могу поверить, и вид у меня, должно быть, глупейший.

— В Экспертном Совете.

Нет, не верю. Не может быть. Судорожно глотаю липкую слюну.

— Откуда информация?

Знаю, что не ответит. Но почему бы не спросить?

— Заберешь пленного, — говорит Сашка как ни в чем не бывало. — Его уже обыскивали, но ты все равно проверь, он мне что-то не нравится. Отведешь его куда надо, дорогу помнишь? — Это ирония.

— Вацек сбегает, — возражаю я. — Я бы еще тут побыл.

— Нет, — Сашка в третий раз сплевывает. — Юшкевича я тебе не дам. И запомни: ты мне здесь не нужен, ты мне нужен в Экспертном Совете. Все. Иди выполняй.

Иду. Оружия у пленного, конечно, нет, но для проформы хлопаю феномен природы по рукам и бокам, лезу пальцами в жуткий и вшивый его колтун, отчего боевое охранение брезгливо воротит носы и плюется. Термоперчатки, ясное дело, придется выбросить. И это я Сашке тоже запомню.

— Пошел!

Не понимает, хоть и феномен. Толкаю его автоматом: иди, мол, сука, пристрелю. Ага, теперь понял. Плетется — нога за ногу. Я следом. Идиотская обязанность, идиотская киношная роль: затерявшиеся в снежной пустыне арестант и зверь-конвойный… Ладно, побудем зверем. Чувствую затылком провожающие взгляды и злюсь. Интересно, насмехаются надо мной или, наоборот, сочувствуют? Я им посочувствую, я им так, мерзавцам, посочувствую… Провалитесь вы со своим сочувствием, забудьте о нем, о себе больше думайте, не обо мне — только о себе, нас с вами, ребята, уже которое поколение подряд пытаются научить думать только о себе на благо государства, да ведь мы же люди с рефлексами: ладонь к козырьку — фигу в карман, оба действия строго синхронны, противоположны и описаны Ньютоном — но зато когда фигу обнаруживают и заставляют вынуть, вместо нее почему-то всегда вынимается автомат… Насколько я знаю, Ньютон такого не описывал.

— Иди, сволочь.

Он, собственно, и идет. Торопить прикладом, конечно, нет никакой необходимости. Редкостный попался адаптант, дисциплинированный. Вообще какой-то неправильный: где это видано, чтобы адаптанты сдавались в плен, хотя бы и потеряв стаю? У них и понятие-то о сдаче в полном отсутствии, себя не берегут, о том, что сила солому ломит, знать не желают, дерутся всегда до последней крайности, перешагиваешь через недобитого — он тебя зубами за ногу, а хуже их патлатых ведьм в ближнем бою ничего нет и быть не может. Притом кое-чему у нас уже научились: и снайперы у них теперь есть, и грамотные пулеметчики, а дядя Коля просто-напросто убежден, что они нас за нос водят… Ну, это вряд ли. А пиджак у этого типа, если приглядеться, не так уж и стар, просто уделан до невозможности. С какой же женщины ты его снял, мерзавец? И где теперь лежит эта женщина — в снегу, в пустой квартире, в обледенелом подъезде? Сожжена в автомобиле? Очень вовремя мы за вас взялись, вот что я вам скажу, то есть чисто по-отечественному вовремя, в самый последний момент, а ведь промедли мы еще месяц — и все, ни одного человека здесь бы уже не было. Дрянь у нас сегодня боевое охранение — а понять ребят можно…

Я засыпаю. На улице пустынно и, по-видимому, безопасно. Очень хочется лечь, я бы лег прямо в снег — но человек может спать и на ходу, даже конвоируя, — он существо хотя и непрочное, с проектными недоработками, но ко многому способное. Ноги выведут, а если что-нибудь случится, я не так уж сильно запоздаю с ответной реакцией. Проверено.

Глаза открыты — я начинаю видеть белый сон. Белый, как снег. Не хочу видеть белое. Огня мне, огня! Рыжего, с дымом! Мне снится, что я подсчитываю: сколько же это суток я не спал по-человечески? Гм, а не так уж много, если разобраться. Говорят, Эдисон всю жизнь спал по три часа в сутки и прекрасно себя чувствовал. Всю жизнь — я бы так не смог. Говорят, он тоже спал на ходу. Шел, должно быть, как-то раз по улице, забрел в темноту, от неуюта проснулся и подумал, что не худо бы изобрести электрическую лампочку. Правильно подумал. А один византиец — тоже насчет поспать был вроде Эдисона — взял вот так однажды да и усовершенствовал от бессонницы тайную службу…

Сашке я наврал. Не так уж скверно мне было в госпитале, если не касаться состояния души, которой нет, и не столь уж беззащитными были страждущие: почти каждый второй имел под матрацем что-либо на случай крайней необходимости. Я, например, имел, так было спокойнее. И ни разу никем из больных это оружие не было применено, если не считать того идиота, который начал палить в потолок, — стрельба случалась только на улицах и преимущественно между людьми. То было время массового бегства из города, в уличных пробках стонали перегруженные легковушки и ревели исполинские трейлеры, битком набитые людьми, а те, кому не досталось места… ну, это отдельный разговор. Между прочим, Сашка мог бы зайти посмотреть, как себя чувствует его агент, это было бы педагогично… Хотя — может, и лучше, что не зашел.