Мечник - Василий Сахаров

Как ни посмотри, а это авантюра чистейшей воды. Но очень уж заманчивая цель вырисовывалась, а именно – половина Военно-морского флота Румынии, почти вся Дунайская флотилия, ракетные катера и два фрегата из Мангалии. Конечно, почти всё это погнило, и с места эти судёнышки просто так не сдернуть. Однако если удастся перетянуть на буксире к родным берегам хотя бы парочку небольших военных кораблей, то поход себя не только окупит, но и принесёт солидную выгоду. Надо думать над этим вопросом, прикидывать, считать, собирать карты, готовить бойцов и послать дальнюю разведку, то есть обратиться к Ерёменко за разрешением на этот рейд.

Сегодня на кургане возле Волчьих Ворот собралось около пятисот человек, в большинстве своём крепких мужчин и молодёжи в казачьей униформе. На этом месте они собираются из года в год, невзирая ни на что. Плевать на чуму, на голод, на войну и на гонения советской власти или ещё какие-либо причины. Но каждый день 15 сентября вот уже в течение двухсот лет в полдень подле высокого кургана с крестом на вершине всегда стояли казаки Кавказского отдела и их гости. Случалось, что их было всего человек пять-шесть, а бывало, что и под пять тысяч сходилось, по-разному было, но факт остаётся фактом: казаки чтят своих предков, геройски павших на этом самом месте.

В 1829 году в станице Тифлисской, ныне Тбилисской, жили кубанские казаки из Кавказского линейного полка, и сотником у них был Андрей Леонтьевич Гречишкин. В то время шла Русско-турецкая война, большинство казаков находилось в действующей армии, а по кордонной линии Тифлисская – Казанская несли службу жители этих станиц. Кто по ранению дома остался, а кто по молодости или преклонному возрасту в боевую часть не был взят. Война заканчивалась. Россия вновь задавила османов, и уже шли мирные переговоры. Но турецкая агентура всё ещё воевала и смогла подтолкнуть к выступлению двух темиргоевских князей Джембулата и Шумара Айтековых.

Более двух тысяч самых лучших джигитов подняли в поход эти князья, и для удара они выбрали станицу Тифлисскую, которая словно заноза торчала вблизи владений независимых горцев. Однако до неё конное войско закубанцев так и не дошло. В Волчьих воротах, в междуречье Кубани и Зеленчука, узком и крутом овраге с единственной через него дорогой, на их пути встали шестьдесят два казака и сотник. Отступать было некуда, в пятнадцати километрах позади родные хаты и семьи, и только один казак с самой лучшей лошадью был послан в станицу упредить близких, чтобы отходили или готовились к осаде. Казаки заняли оборону, кинжалами убили своих верных лошадей, сложили из них бруствер посреди дороги и приняли в этом месте свой последний бой.

Два раза Джембулат Айтеков, который командовал всем горским войском, предлагал казакам сдаться, но те отказались. Бой шёл с полудня до темноты и прекратился только тогда, когда у линейцев закончились боеприпасы и толпа горцев задавила их своей массой. Шашка против шашки, кинжал против кинжала, всё по чести. Однако три десятка выживших и израненных казаков против почти двух тысяч врагов сколько могли продержаться? Думаю, что совсем немного, но и это время было ценным, поскольку в ночь набега не случилось, а поутру Джембулат скомандовал отступление. Элемент неожиданности был окончательно утерян, а штурмовать укреплённую станицу, к которой со всех сторон торопились подкрепления, он не рискнул.

Так закончился этот бой. Так сложилась ещё одна победа русских воинов, павших за родину. И так появилось это святое для казаков Кавказского отдела Кубанского войска место. Долгое время поминовения происходили в станицах Тифлисской и Казанской, где над братскими могилами воздвигли часовни, а в 1861 году они стали проходить и на месте самого боя, где по указанию тогдашнего наказного атамана Сумарокова-Эльстона была воздвигнута ещё одна часовня, разрушенная в годы советской власти до самого основания.

Откуда я это знаю? Да всё от него, моего старого сослуживца Игнача, который отработал свой гвардейский контракт как раз перед Кавказским походом, а потому и уцелел. Именно по его приглашению я нахожусь здесь, и именно через него вёл переписку с некоторыми атаманами оставшихся немногочисленных казачьих общин. Мне нужны воины, и казаки моему отряду очень даже подходят. Они местные жители, условия им здесь родные, но нет между ними единодушия, каждый в свою сторону гнёт, и каждый свою правду имеет. Попробую с ними договориться, но, по чести сказать, и отказу удивлён не буду. Впрочем, переговорить с атаманами стоит в любом случае, и даже обычное знакомство с людьми, за которыми стоит от сотни до тысячи человек, уже хорошо. И пусть не в военной, но в финансовой сфере это знакомство всегда пригодится. Как правильно говорит Ерёменко, лишних связей не бывает.

На это поминовение я прибыл при полном параде, надо было пустить пыль в глаза и показать, что серьёзный человек в гости приехал, а не мелкий купчишка из столицы. А потому пришлось прикатить на трёх джипах и в сопровождении десяти бойцов. Однако надо отдать дядькам-атаманам должное: они не удивились и никакого подобострастия не выказали, и это им в плюс – значит, высоко себя ценят. Сейчас в окружении полутора десятков моих ровесников, отслуживших в гвардии и ВБР, я стою чуть в стороне от основного действа и думаю, что бы такого сказать атаманам, чтобы их на сотрудничество сподвигнуть. У кургана выступают организаторы праздника, а после этого будет принятие молодёжи в казаки. Затем – показательная джигитовка, танцы с кинжалами и шашками под наурку. По окончании – всеобщее застолье и песенная программа. Время ещё есть, и разговор с ответственными людьми, которые могут решать за свои общины, состоится в промежутке между выступлениями и ужином.

– Игнач, – обратился я к своему товарищу по гвардейским временам, несколько сутулому и худощавому брюнету двадцати пяти лет, – кто среди собравшихся больше всех веса имеет?

– Тут каждый сам по себе, Мечник. Ради общей угрозы могут и объединиться. Но единой руки нет. Так после Хаоса сложилось, что каждый сам за себя в ответе, но здесь всем руководит местный атаман Пётр Кустов, а мы ему подчиняемся, по крайней мере пока.

– А если атаманы запретят ко мне идти?

– Не беда, сами уйдём, – усмехнулся Игнач. – Главное, семьи свои устроить, а сейчас это не проблема. Ведь так, Мечник?

– Так, – согласился я, – кто со мной двинется, сможет близких в Гвардейском поселить.

– Тогда вообще всё хорошо. Мы за это больше всего переживаем и, пока смута была да неопределенность, за свою станицу крепко держались. А сейчас спокойствие, и, по второму правилу казачьего кодекса чести, вне службы мы сами за себя решаем.

Ах да, здесь же ещё до чумы кодекс чести был. И если раньше он был обычным сводом рекомендательных правил, то за минувшие с Чёрного Трёхлетия сорок шесть лет для выживших казаков он превратился в настоящий закон. В нём четырнадцать правил, и самое первое гласит, что честь дороже жизни. Второе – все казаки равны, и вне строя каждый сам волен принять для себя решение и каждый имеет право голоса. Третье – по тебе судят о всех казаках, не посрами свой народ. Четвёртое – служи только своей стране. Пятое – слово казака нерушимо. Шестое – чти старших и уважай старость. Седьмое – держись веры предков и поступай по обычаям своего народа. Восьмое – нет уз святее товарищеских, и, пока казаки заодно, они непобедимы. Девятое – сам погибай, а товарищей выручай. Десятое – где знамя, там и победа, за свои знаки отличия, флаги и гербы стоять до конца. Одиннадцатое – нерушимость присяги и клятв. Двенадцатое – в час беды каждый казак встаёт на защиту Родины и Отечества. Тринадцатое – живи своим трудом и не проси посторонних о помощи. Четырнадцатое – береги свою семью, ибо она – основа всей твоей жизни.