Правда или желание - Наталья Тимошенко

— Спасибо, — тихо сказала она.

— За что? — удивился Никита.

— За что, что возишься со мной.

— Мы ведь связаны одним расследованием, — пожал он плечами. — А даже если бы и нет, я бы все равно возился. Ты же моя студентка.

До города они добрались уже в начинающихся сумерках. Вахтерша в общежитии лишь окинула Никиту любопытным взглядом, но возражать против его прохода не стала. А Яне было все равно, что она там себе придумает. В комнате она сразу потянулась к полке, стащила с нее большую шкатулку, открыла миниатюрным ключом и разочарованно выдохнула.

— Его нет.

— В смысле? — Никита подошел ближе. — Ты даешь кому-нибудь свои украшения?

— Да зачем они кому-то?

— У кого еще есть доступ в комнату?

Яна ненадолго задумалась.

— У Ольки, моей соседки. Другие девчонки по блоку наверняка тоже могут зайти, замки тут хлипкие, мы двери порой и вовсе не закрываем. Но я ни разу не замечала, чтобы кто-то рылся в моих вещах. Да и браслет был обычный, ничем не примечательный, если бы кто-то и открывал шкатулку, позарился бы на более ценные вещи.

Никита заглянул в шкатулку, будто хотел лично убедиться, что более ценные вещи там есть. Украшений у Яны было не очень много, но даже тонкая золотая цепочка с маленьким изумрудом — подарок папы на восемнадцатилетие — была гораздо ценнее обычного металлического браслета.

— А ты никому не говорила, что именно эта вещь от Девятова?

— Да нет же, Ник!

Яна назвала его так и смутилась. Что она себе позволяет? Они перешли на «ты», но она до сих пор немного стеснялась называть его просто по имени, без отчества, старалась обходиться без этого, а тут сокращение, которым пользуются те, кто давно и хорошо его знает.

— Поищи в других местах, — посоветовал он, то ли сделав вид, что ничего не заметил, то ли действительно не увидев ничего предосудительного.

Яна перевернула комнату вверх дном, хотя была на сто процентов уверена, что клала браслет в шкатулку.

— Знаешь, — наконец сказала она, останавливаясь и поворачиваясь к Никите, — а у меня ведь даже фотографий его нет. Я его на руке несколько дней носила, любовалась, а фотографию не сделала.

— Проклятые вещи имеют свойство оберегать себя от ненужных действий, — пояснил тот. — Будто обладают неким разумом.

Яна устало опустилась на кровать. Адреналин, выбросившийся в кровь в тот момент, когда она вспомнила о браслете, закончился, отняв последние силы.

— Хочешь, я отвезу тебя на ночь к Саше? — сочувственно предложил Никита.

Яна подняла на него взгляд. Наверное, ей следовало согласиться. Более того, следовало самой этого хотеть. Но она не хотела и не чувствовала в себе сил что-то изображать.

— Я бы лучше поехала к вам, — призналась она. — С тобой мне будет спокойнее. Если Лера не против моей компании.

— Уверен, она не против.

* * *

Время было еще не настолько позднее, чтобы Никита не успел сделать еще одно дело, раз уж освободился вечер, поэтому, отвезя Яну к Лере, к себе заходить не стал. После того, как он вспомнил, откуда ему знакомы эти странные ощущения, Никита понял, что нужно съездить к отцу в клинику. Он был там всего три недели назад, а обычно навещал его раз в два-три месяца, но сейчас чувствовал, что необходим еще один визит.

Клиника, конечно, была уже закрыта, у пациентов сейчас вечерние процедуры и подготовка ко сну, но Никиту здесь слишком давно и хорошо знали, чтобы не впустить. Хоть медсестра Аллочка и удивилась его внезапному визиту. Она работала здесь уже много лет, пришла в клинику задолго до того, как в нее попал отец Никиты, а потому всю историю знала хорошо. И была одной из тех, кто советовал Никите отпустить прошлое и не ездить сюда так часто.

— Деньги за его лечение ты платишь, что тебе еще нужно? — по-матерински выговаривала она. — Отпусти и живи дальше, все равно он тебя даже не узнает.

Но в Никите жила какая-то странная, необъяснимая уверенность в том, что отец его узнает, пусть и делает вид, что это не так. За все время его визитов отец ни разу даже не посмотрел на него, не дал понять, что вообще увидел постороннего человека, но Никита экстрасенсорным восприятием чувствовал обман. Может быть, ему просто хотелось это чувствовать, но он не мог не ездить.

— Никита? — удивилась Аллочка, когда он позвонил ей и попросил впустить. — Откуда ты здесь в такой час?

— Мне нужно поговорить с отцом, — заявил он, уже заранее давая понять, что никаких привычных увещеваний слушать не намерен.

И Аллочка считала этот посыл, не стала препятствовать. Открыла дверь пошире, впуская его.

— Заходи. Андрей Владимирович еще не спит. Он в палате, не захотел смотреть телевизор со всеми.

Никита молча кивнул, не слушая. Ему не терпелось закрыть дверь палаты и остаться с отцом наедине.

Клиника представляла собой небольшое одноэтажное здание, бывшее когда-то барской усадьбой. Дом, конечно, сильно переделали, установили решетки на окнах, тяжелые двери с серьезным замком в каждой комнате, но и небольшой сад, и просторный холл напоминали о прошлом этого здания. Поместить сюда отца из государственной психиатрической лечебницы удалось всего десять лет назад, когда умерла его мать, оставившая в наследство внукам, с которыми никогда особо не поддерживала связи, двухкомнатную квартиру в центре Москвы. Продавать ее не стали на тот случай, если кому-то из детей захочется покорить столицу. Но Женя, единственный из троих, тяготеющий к большим городам, уехал учиться в Италию, а потом остался там жить, а ни Никита, ни Даша не собирались покидать родной город. На семейном совете было решено квартиру сдавать и деньги потратить на «улучшение жилищных условий» отца, то есть на перевод в частную клинику. Тетка, получившая опеку над детьми, всячески этому сопротивлялась, говорила, что этому нелюдю, убившему ее сестру и осиротившему троих детишек, самое место в государственной психушке, но Никита был непреклонен. К тому моменту ему уже исполнилось восемнадцать и своим имуществом он мог распоряжаться сам.

Отец, как всегда, сидел в инвалидном кресле у стола, стоящего возле окна, и смотрел на просыпающийся после зимы сад. Три года назад он неудачно упал с невысокого порога и сломал бедро. Кости долго не срастались, а когда срослись, он всего равно мог ходить недолго и медленно, поэтому большую часть времени проводил в кресле. Персоналу так было легче, а он и не сопротивлялся.

Никита вошел в палату, прикрыл за собой дверь, снова молча кивнув Аллочке, давая понять, что прекрасно помнит про тревожную кнопку «на случай агрессии пациента» и проводить подробный инструктаж нет необходимости.

Отец не среагировал на его появление. Когда Никита, не стараясь вести себя тихо, подошел к окну и сел на единственный стул возле стола, отец не повернул в его сторону голову и даже глаза не скосил. Будто и не услышал вовсе, хотя Никита прекрасно знал, что слух у него прекрасный, да и с персоналом он общается. Мало, лишь по необходимости, но общается. И только родного сына игнорирует. Иногда Никиту это злило, иногда было все равно, но отец не отзывался даже на порой обидные слова, когда злость брала верх над рассудком.