Авиньонский квинтет. Quinx, или Рассказ Потрошителя - Лоуренс Даррелл

— Вас, наверное, удивляет, что я явился на ваше собрание. Дело в том, господа, что я хочу попросить вас об одном одолжении. Подумайте и о моих проблемах. Авиньон — опасный город, и особенно опасны цыгане. Их тут полно, это такая головная боль — в этом смысле здесь еще хуже, чем в Марселе. Однако я не рискнул бы советовать губернатору пренебрегать ими, они не только обременительны, но и полезны. Практически вся тайная информация — любой важности, — поступает к нам от цыган, а потом передается исполнительной власти. Естественно, среди прочих безотлагательных дел было знакомство с этими людьми. Нужно было выяснить, сумею ли я поладить с племенем святой Сары — вы не представляете, как это важно для моей работы! В результате неких дипломатических маневров я познакомился с замечательной англичанкой, которая живет в таборе, это дочь некоего лорда Банко, чье имя, возможно, вам знакомо. Эта англичанка снабдила меня массой полезной информации и поразила глубокими суждениями. Она и посоветовала мне приехать к вам сюда.

От нее я узнал, что задолго до того, как австрийские саперы начали минировать пещеры, в одном из гротов у цыган была часовня, посвященная святой Саре, где в определенное время года крестили детей и проводили некоторые обряды. Да, эта «таинственная святая» была культовой фигурой — иногда она даже помогала предсказывать судьбу и одаривала способностью к языкам. Ну, а немцы, вы сами понимаете, изгнали цыган, когда принялись обживать пещеры. Вероятно, вы интересуетесь теми же объектами, хотя и по иным соображениям. Поэтому прошу вас действовать с предельной осторожностью и бережностью, когда вы приступите к делу. В моем теперешнем положении я не могу отказать святой Саре, я должен вернуть ей грот, ее старая глиняная статуя и иконы с ее изображением валяются где-то внутри, неприкаянные. До сих пор я обращался только к одному человеку, к герру Смиргелу. И он совершенно не против, чтобы кто-нибудь из цыган сопровождал его в пещерах. Когда его оправдает трибунал. Уф!

Префект помолчал, словно у него перехватило дыхание после столь долгой речи, и стал с некоторым недоумением вглядываться в лица своих слушателей, ведь обычно перед его обаянием никто не мог устоять. А сейчас принц, например, был явно не в восторге. Он считал, что уже слишком много людей причастны к их тайне. Того и гляди явятся представители полуофициальных агентств, подобных «Beaux Arts», с их весьма расплывчатыми полномочиями. Да, если учесть, что сокровища уже не домыслы, а почти реальность, и, похоже, они бесценны… Непредвиденные трудности возникали постоянно, держать все под контролем стало слишком сложно, потому что теперь уже велено было фотографировать все находки, все предметы по мере извлечения их на свет божий!

— Боже мой! — воскликнул лорд Гален, слушавший префекта с весьма унылым видом, так как сразу стал прикидывать, что могло пойти вразрез с их планами, и на какую прибыль им можно рассчитывать, какая будет доля? (А если этих проклятых сокровищ нет? Эта мысль не выходила у него из головы!)

Надо сказать, Смиргел выбрал день начала их операции не просто так, а лишь после основательной консультации с Катрфажем. Он хотел соблюсти некие мистические меры предосторожности. Это должна была быть пятница, и непременно тринадцатое число, чтобы тем самым почтить святую Сару, в ее ипостаси предсказательницы, и память тамплиеров. Это стало как бы напоминанием о том страшном дне, когда перестал существовать их орден. Почему люди всегда невольно ищут во всем продолжение, связь с прошлым, словно им необходимо удовлетворить некую космическую потребность? (Этот вопрос Блэнфорд задал самому себе и ответил на него так: «Потому что, дурак, мир сознания это мир отголосков истории, которые взывают к новому воплощению. Человек хватается за любую ниточку, соединяющую его с событиями минувшего времени. Например, тамплиеров уничтожили в том самом унылом городе Вьенне, где я однажды зимой провел десять дней, завороженный исключительно лишь историческим фактом, о котором, не помню где, узнал. Понтий Пилат, когда оставил службу, поселился в Вьенне, поскольку Рим показался ему слишком шумным, слишком испорченным и слишком дорогим городом для бедного пенсионера».

Так появилась небольшая монография, своего рода мемуары, написанные в Вьенне. Монография называлась «Мемуары ПП», и на нее покровительственно, но дружественно отозвался сам Персуорден.)[139]

— Потом мне несколько месяцев, — добавил Сатклифф, — все ночи напролет снилось, как я мою руки, поливая себе из серебряного кувшина под лай толпы нечесаных недочеловеков!

К началу чаепития прикатил старый «даймлер» с принцем, за рулем сидел Кейд. Он заезжал на деревенскую почту и привез кучу писем, присланных с центральной почты в Авиньоне, которая еще только-только начала налаживать работу. Среди конвертов с незнакомыми именами был один желтый конверт, подписанный «Служба Ее Величества» и адресованный Смиргелу. Оказывается, он не назвал прокурору свой истинный адрес, а дал этот, лорда Галена, с коим успел подружиться. В конверте был тот самый волшебный документ, которого Смиргел нетерпеливо ждал и который должен был удостоверить его непричастность к деяниям нацистов. Смиргел всхлипнул, вскрыв конверт. Потом он нежно обнял Кейда и расцеловал его в обе щеки. Вытащив заветную бумагу, Смиргел закричал:

— Слушайте все, это удостоверение моей невиновности — отныне я чист от грехов и вновь могу начать нормальную жизнь, как всякий обычный гражданин! Ах, вы и представить себе не можете, что это для меня значит! Что же касается сокровищ, то можем приступать к поискам хоть завтра. Но сначала надо составить подробнейший план действий.

К удивлению всех присутствовавших, Смиргел упал на колени и произнес благодарственную молитву.

БЛЭН: Признайтесь, вы ревновали: вам не понравилось, что я вздумал от вас ускользнуть?

CAT: Признаюсь. Мне стало обидно, когда вы скрыли правду. Ведь я отлично знал, что вы не в Сиене, не в Венеции и не в Афинах…

БЛЭН: Да. Мы спрятались в Камарге, в маленьком домике, который нам сняла Сабина. После того знаменательного купания, после поцелуев, после того как я проснулся, мне вдруг стало ясно, что давно задуманная книга почти сформировалась в моем воображении. Можно уже говорить о сроках. Констанс не даст мне лентяйничать. Ну а мы сделали то, что сделали бы все любовники на нашем месте. Мы скрылись ото всех. Я не хотел, чтобы вы заглядывали мне через плечо. Поэтому и заморочил всем голову — насчет нашего местопребывания.

Тишина и жара — что могло быть лучше? А вечером к нам приходили цыгане или одна Сабина. Они приводили с собой белых лошадей, небесных лошадей, стремительных, как экспромты Шуберта, и безупречных, как наши поцелуи. И те несли нас через рвы, каналы и озера в розовато-лиловую пустыню заката; Сабина молча скакала между нами, готовая ответить на все вопросы, надо только уметь правильно их задавать. (Мужчина — это земля, женщина — небо: мужчина — разум, женщина — интуиция.) Несколько раз за ночь мне казалось, что я почти умираю от любви, потому что у меня надолго останавливалось сердце, мне казалось, что я вхожу в полумрак вечности и парю в некоем состоянии мистической предопределенности! Великий талант — молчание, это всем известно. Но кому оно под силу? С каждым оргазмом становишься ближе к будущему, вкушаешь немного бессмертия, вопреки себе самому. Мне хотелось не просто рассказать правду, но хотя бы немного освободить роман от пут причинности, я надеялся добиться этого с помощью беспорядочного и бессвязного повествования, внушенного противоречивыми озарениями — любовью, так сказать, с первой вспышки интуиции, нашей с Констанс любовью. Вы всегда говорили, мол, это невыполнимая задача, но чем больше риск, тем слаще возможная победа! Такова парадоксальная природа человеческого сердца. Поначалу я не хотел ею обладать, я не смел этого хотеть, потому что между нами слишком много было недосказанного и недопонятого. Этого никогда не было бы в книге, если бы не было прочувствовано, так сказать, наяву. Она делала мне массаж спины, и, пока ее руки исцеляли мою плоть, мы часто вспоминали прошлое, и однажды она призналась, что всегда любила меня!